, на пленарном заседании отключила микрофон у мэра Брюгге — мусульманина-ваххабита, возмущённого высылкой из Бельгии единоверца, всего-то проходившего мимо синагоги и случайно своротившего челюсть какому-то еврею, оказавшемуся искушённым в юридическом крючкотворстве адвокатом.
Перелесов устал в Москве от жилистых, многоговорящих фитнес-подруг, заказывавших себе в ресторанах и кафе блюда, оскорбляющие тарелки, на которых их приносили. Ему было неприятно смотреть, как они хищно склёвывают с этих тарелок нечто напоминающее… что угодно, но только не то, что хотелось бы съесть.
Уговорив Дениз возвращаться в Женеву через Латвию, он два дня провёл с ней на слепой базе. Когда Василич, трижды предварительно постучав и многократно откашлявшись, заглянул в предбанник — не нужно ли чего, Дениз с русским бабьим визгом вышибла его из бани. А потом фонтанно бросилась с мостков в озеро. Суровый к женскому полу Василич, отследив полёт, выдохнул с неутолимой мужской тоской: «Ох, огонь-девка…»
А потом она задремала, раскинув ноги на топчане в предбаннике, и влюблённо-анатомически её изучавший Перелесов (нижние женские стати, как геометрические параметры цветочных лепестков или снежинок, никогда не повторялись) в очередной раз констатировал, что женщина изначально мощнее, жизнеспособнее мужчины. Хоботом, каким бы слоном ты себя ни считал, нельзя дотянуться до звёздного неба, такая посетила Перелесова поэтическая мысль. Он сам не заметил, как смежил хмельные очи, но вдруг проснулся, заслышав царапание в дверь, нетерпеливый, переходящий в повизгивание скулёж, увидев просунувшуюся в проём лохматую голову Вердена. Прежде чем Перелесов успел, как рак, переползти задницей вперёд по топчану, чтобы ударить дверь ногой (он остро предвкушал её вразумляющую встречу с дурным собачьим лбом), Верден чёрным (как в сериале «Lost») дымом проник в предбанник, размашисто, с оттягом, красным, как пионерский галстук, извилистым языком, с жадным хлюпом прошёлся сначала снизу-вверх, а потом сверху-вниз по приоткрывшимся недрам Дениз.
Перелесова прошиб пот — он вспомнил, что Верден совершает покусы, волком выгрызает… когда от человека, как выразился Василич, разит. От Дениз в данный момент разило (неуместное слово!) так, что у Перелесова, не рискнувшего после текилы и тёмного пива освежиться, как она, шампанским, кружилась на соседней лавке голова.
Замирая от ужаса, он сполз на пол, шепча: «Верден хороший, хороший пёсик», закрыл грудью промежность сладко застонавшей подруги, еле вытолкал упиравшегося всеми лапами косматого наглеца за дверь. Тот, однако, не уходил, недовольно сопел на крыльце. Да чем он… кроме покусов… занимался на таможне и мясокомбинате, нехорошо задумался Перелесов, спихивая дверью Вердена с крыльца.