— Если бы не вы, я бы еще долго безнаказанно орудовал. Послал вас черт на мою голову. Ведь как все было задумано! Оцените красоту идеи. — Максим Захарович даже причмокнул. — Люди все из московского фартового мира, здесь их никто не знает. Я их в свое время поймал и взял в корки[73]. А потом сколотил хевру. Базис в Москве. А на делопроизводство ездят сюда. Я выбираю объект, все узнаю, готовлю, в том числе пути отхода. Короткий удар, деньги взяты — и нас уже нет в городе. Ну, я есть и ловлю сам себя. А моих людей уже не сыщешь. Деньги безымянные, крупные купюры я брать не велел. И вещи, на сбыте которых всегда попадаются воры, мы оставляли. Один раз Колька Болгарин оскоромился, хапнул браслет… Пришлось его за это наказать. Ну как бы полиция нас поймала? Я ведь все продумал. До морковкина заговенья ловили бы. Сашку Попа нарочно с каторги вытащил, чтобы скормить сыщикам заместо себя. А тут вы со своей опытностью. Сначала-то я недооценил. Думал, если в группе дознавателей, буду знать и реагировать. И с первой же реакции вы меня заподозрили. Эх… И про Телятьева, что это ложный след, догадались…
— Не я, Анисимов догадался.
— …Такая хорошая банда получилась. На тебе! Нужно было вас сразу стрельнуть, вместе с Анисимовым. Но жалко убивать настоящего человека, с души воротит.
— Настоящего человека?! — сорвался Лыков. — А те десять, которых вы прикончили, чем хуже меня были?
— Хуже, хуже… — лениво отмахнулся атаман. — Я ведь уже говорил: сор, ни то ни се. Быдло. Чего их жалеть? Вот мы с вами штучные. Еще изредка попадаются фигуры. Таких надо оставлять на развод. У нас сплошь рабы, такова историческая особенность России. Чем меньше будет холопов, тем лучше для государства. Истребить три четверти, а остальных заставить жить по европейским образцам… Другого пути исправления я не вижу.
Лоренцев перевел дух и вдруг заговорил о другом:
— Вот скажите, Алексей Николаевич: как вам служится после девятого января тысяча девятьсот пятого года?
— По-всякому, — лаконично ответил статский советник.
— Нигде не свербит?
— Бывает.
— Меня поразил тогда цинизм власти. Той власти, которой я присягал! Помните встречу государя с рабочими в Александрийском дворце? Девятнадцатого января, через десять дней после ужасного кровопролития, где русские стреляли в русских. Помните?
— Что именно я должен помнить? — хмуро уточнил статский советник.
— А слова нашего помазанника. Он сказал: «Заявлять толпой о своих нуждах преступно. Я верю в честные чувства рабочих людей и потому прощаю им вину их». Черт бы его драл! Убил ни за что кучу народа, а потом их же и прощает! Где у нашего царя совесть?