— Только того…
— Сам понимаю.
— Хоть грека своего возьмите. Мало ли что…
— Пусть спит, ему жена скалкой по голове настучала.
Филиппов проводил уходящего тревожным взглядом. Но уже если кому и брать богатыря-убийцу, то именно Лыкову. Уж он-то разберется.
Алексей Николаевич подоспел вовремя. В Таировом переулке всего три дома. Возле бывшего владения Дероберти стояло щегольское парное ландо работы знаменитой фирмы «Палечек». Надзиратель Кренев держал лошадей в поводу, а Жалик убеждал извозчика поехать в полицию по-хорошему.
Детина огромного роста смотрел на агента сверху вниз и снисходительно бурчал:
— Эх, людишки…
Лыков был в дурном настроении, очень хотел спать и не стал церемониться. Он решительным шагом приблизился к Зверяке и приказал:
— Выверни карманы.
— Чего? Ах вона как?
Двумя пальцами гигант оттолкнул Жалика так, что тот покатился по мостовой. И навалился на статского советника. Тот был много ниже ростом, поэтому выбрал уперкут. Раз! Голова есаула дернулась, ноги выехали вбок, и он рухнул, где стоял.
— Вяжите его, Сергей Николаевич, — приказал делопроизводитель Креневу. — А я пока обыщу ландо.
Через минуту надзиратель окликнул Лыкова:
— У меня готово, а у вас?
Статский советник не ответил. Кренев перехватил его остекленевший взгляд и полез в экипаж:
— Что там?
На сиденье виднелись пятна крови. Надзиратель помусолил палец и потер кожу.
— Свежие. Он кого-то убил этой ночью.
Допросы арестованных шли беспрерывно. Сыщиков больше всего интересовало, кто палач. На «Гамме» семь жертв: четыре сторожа, ювелир с приказчиком и случайно зашедший офицер. Арестованные отвечали, словно заранее сговорились. Всеми казнями ведал Зверяка. Он явно был садистом и получал от убийств удовольствие.
Расклад получался непривычным. Есаул — второе лицо в банде, над ним стоит атаман. Это как ротный командир и фельдфебель. Нижний чин, конечно, имеет власть, но несоизмеримую с офицером. В «Гамме» есаула боялся даже атаман. Земиров сам признался:
— Я, когда видел его в деле, ежился. Конечно, мы убиваем. В крайней необходимости. Но этот аж трясется. Жуть!
Услышав это, сыскные начали бить мокрушника смертным боем. Филиппов, никогда прежде не допускавший в своем отделении такого, на этот раз устранился. Зверяку лупили десять часов без передышки, но он не сказал ни слова. Тогда к нему пришел Лыков.
Алексей Николаевич встречал прежде таких упрямых людей. К ним нужен другой подход. Поэтому первое, что он сделал, это снял с арестованного наручники. Тот потер занемевшие пальцы и хмуро уставился на нового мучителя. Но быстро узнал его: