— А… Ловко вы меня. Одним ударом! И плечи вон какие… я тогда не разглядел…
— Что ты хочешь?
— Чаю с пряниками. Водку. И бабу. Чай штоб был вкусный.
— И тогда признаешься?
Негодяй посмотрел на сыщика тяжелым волчьим взглядом и ответил:
— Я загубил восемнадцать душ.
— Это с хорунжим?
— С каким еще хорунжим? А, с тем… Нет, тамошних я не считаю, которых с хеврой.
— Кого же ты имел в виду?
Зверяка приосанился:
— Других. Я извозом занимался. Посадишь иного, а потом ему чапельник[51] на бок.
— Восемнадцать человек? — не поверил сыщик. — Но в Петербурге нет столько нераскрытых убийств!
— Так я их в землю закапывал. За городом. Могу места указать.
Вот это новость… Пропавших без вести в столице всегда было много, иной год доходило до сотни. Полиция не числила их в качестве жертв преступлений. И без того статистика хуже некуда. Нет тела, нет и дела… Хотя все понимали, что некоторые из бесследно сгинувших убиты. И вот теперь этот нелюдь готов сознаться в восемнадцати смертях.
— Сколько же времени это длилось?
— Полтора, что ли, года… Так договорились или нет? Опрежь чаю с водкой дайте. И бабу.
Лыков пошел к начальнику СПСП и ошарашил его. Почти два десятка убийств! И все помимо статистики. Да за это с должности снимут. Однако потом Филиппов взял себя в руки. В первую очередь он был сыщик и лишь потом чиновник. Владимир Гаврилович попросил только об одном:
— Вы уж с ним сами. Я не могу. Задавить хочется своими руками, а он — чаю с пряниками.
Лыков видел на своем веку много зла и не то чтобы обвык, но уже ничему не удивлялся. Пусть Зверяка покажет свои жертвы, людей хотя бы похоронят по-человечески. Родные узнают правду, так всегда лучше, чем неизвестность. Если ради этого нужно ублажать убийцу, придется потерпеть…
Зверяку посадили в одиночную камеру временного содержания сыскной полиции. Алексей Николаевич принес в допросную закуску, полбутылки водки, чай, сахар, пряники и баранки. Смотритель завел проститутку, которую наняли сыскные. Есаула оставили с ней на час.
Все это время Лыков дежурил в коридоре. При огромной опытности в подобной ситуации сыщик оказался впервые. Проще было устраниться. Он поймал, дальше сами… Но куда девать необычное упрямство арестанта? Можно раскрыть сразу столько злодеяний. Если согласиться танцевать под его дудку. А что еще остается, чистоплюйство?
Через час статский советник зашел в комнату. Арестант сидел за столом и сыто рыгал… Отпустив шлюху, Алексей Николаевич приказал:
— Говори.
— Так точно, — по-военному ответил отставной бомбардир. — Дай бог памяти… Это было первого января прошлого года. Я только-только справил ландо. Взял у земляка, Ваньки Кашеварова. Он пьяница и лодырь. Мы и сговорились. С него патент, бляха и экипаж, а с меня — работа. Шесть рублей с полтиной я ему отдавал ежедневно, он был доволен. Потом, собака, начал цену повышать и довел до девяти целковых. Но уж очень меня все устраивало: и лошадки, и ландо. Так начал я разбойничать. И первый был студент.