Потом уселись за стол. Пенным салютом взмыло игристое, вилки потянулись к блюдам, и кто-то закричал: «Горько!». Звучали тосты, коробки с бантами являлись на свет и распаковывались под дружное ахание. Свой подарок Любаша приберегла напоследок, желая красиво завершить им череду свадебных презентов, сказав при этом что-нибудь такое… такое… чтобы никогда и ни за что у отца даже мысли не возникло про другую, способную разбить всё, растоптать…
В коридоре зазвонил телефон.
— Я подойду! — отец положил руку на плечо мамы, бросил у тарелки салфетку и, жуя, начал пробираться к двери. Любаша тоже вышла, думала проскользнуть к себе в комнату под шумок. И уже лопатками почувствовала, как отец, бодро прокричавший в трубку «Да! Слушаю!» вдруг подобрался и сказал тихо, чуть раздраженно:
— Я тебе говорил сюда не звонить! Да… хорошо, — и, уже ласковее — Я тоже скучаю, малыш.
Едва сдерживая слёзы, Любаша взяла свой подарок с кровати.
Руки тряслись.
* * *
— Дорогие мама и папа! В этот день я дарю вам это серебро, чтобы оно… — заготовленное начало нужно было как-то продолжать, но хорошие, душевные слова, которые она весь последний месяц обдумывала перед сном, вдруг исчезли.
— Чтобы оно… — повторила Любаша, а десятки глаз смотрели на неё с любопытством, ждали. — Чтобы оно… в этот день… оно…
Слёзы вдруг брызнули, как у Пиноккио, и комната поплыла в них, словно пейзаж за дождливым окном. Пальцы крепче вцепились в выскальзывающую коробку.
— Чтобы всю жизнь, как и в этот день, вы были вместе, — выдавила она.
И слова кончились. Осталась лишь боль в груди — раздирающая, безжалостная боль.
Любаша повернулась и бросилась в свою комнату, упала на кровать вниз лицом, вжала его в подушку. Рыдания прорвались, заклокотали в горле, и она, не зная, как прогнать, гасила их в мягком, толстом тепле. А пальцы скребли по наволочке, и чувствовались под ней твёрдые, колкие стерженьки гусиных перьев.
— Любушка, дочка, ты что? — встревоженный голос отца обрушился сверху, застав её врасплох.
Она вскочила. Уставилась на него, чувствуя, как уголки губ презрительно ползут книзу, и как теснятся в горле слова — совсем не те, что она подбирала там, возле стола. Горькие слова. Язвительные. Но — справедливые.
— Невеста, значит? — зло спросила Любаша. И всхлипнула — Видела я сегодня твою невесту! Новую. В подарочном магазине.
Она покрутила пальцем у волос, изображая кудряшку. И передразнила с ненавистью:
— Йося-а-а!
Отец отпрянул, будто его ударили. Глубокая морщина легла меж бровей. Взгляд стал растерянным, непривычно просящим.
— Любань…