О том, как я вошла в зал и увидела стоящий на двух табуретках гроб, обитый бордовой тканью под бархат (поминальный шик!), о том, какой непохожей на себя живую показалась мне бабушка, о скольких пережитых страданиях говорило её лицо и сколько своей вины ощутила я в этих страданиях?
Нет, я не могу этого рассказать!
Быть может, рассказать о том, как собрались вокруг гроба родственники, как поначалу плакали-причитали, а потом потихоньку начали обсуждать собственные дела и заботы, спорить и ссориться?
Пожалуй, и этого я не расскажу.
И уж тем более не рассказать о том — запредельном, — как ночью я читала над гробом «Псалтирь» (сама вызвалась). Как дрожали пламя свечи и мой голос, как страшно было отвести от букв взгляд, чтобы он ненароком не попал туда, куда нельзя было смотреть — в темноту.
Когда я была маленькой, мне делалось ужасно страшно, если дверь в спальню оставляли на ночь открытой. Мне казалось, что там, в дверном проеме, могло вдруг появиться что-то огромное и страшное… непонятное и жуткое… нечто?..ничто… о, я была очень проницательна, я его верно чувствовала! Его не было — я ощущала саму возможность его прихода — и сжималась от ужаса.
Теперь оно пришло… Дверь была открыта — каждая открытая дверь имеет притягательную силу, но сила этой способна сломить и разум, и волю… для этой силы нет времени — потому что ты все равно принадлежишь ей… И отчаянно колотящееся у тебя внутри «не сейчас! не сейчас!» — жалкое бултыхание в трясине неизбежности. Неважно, когда. Неважно где. Безразлично.
Открывается тьма — где ни лиц, ни домов, ни дерев — и глотает тебя — ни тебя…
Неужели это только дверь — за которой соседняя комната? Той ночью я сомневалась в существовании соседней комнаты.
Я ничего не расскажу тебе, Ли. Нельзя рассказать ничего…
Но она продолжает тормошить меня:
— Тебе надо поговорить… просто начни говорить…
— Да отстань ты! Не лезь, ради бога…
Я встаю от стола (чай, печеньки — типа дружеская встреча) и подхожу к окну. Идет снег. Я люблю снег, но этой зимой — с ним явный перебор.
— Опять, — уныло говорю я. — Опять снег… Ни пройти, ни проехать… Завалило все… К кладбищу даже тропинки не протоптано… Снегу — по колено… Идем — след в след… Два могильщика гроб несут, тихо матерясь, а третий… — Меня уже начинает трясти. — Третий несет крест — черный железный крест. Идет впереди меня… и колени так высоко вскидывает… как аист… это смешно, понимаешь? Это очень смешно! — Я уже реву: катятся слёзы, хлюпает соплями нос, и сердце стучит — как в дверь, захлопнувшуюся навеки. — А у нас земля такая, не земля — один песок… Могила — желтая квадратная яма… засыпали — и всё… Почему?.. Почему так? Зачем? — Слезы вдруг остановились, сердце замерло. — Зачем я её оставила?