. Смирный… Так вот он надоумил меня растираться снегом. Это очень здорово.
Он стал натягивать на себя рубаху.
— Ты что, бреешь тело? — спросил Иоганн.
— Пошел ты! Я от природы такой гладкий.
— Может, ты баба? — ехидно сказал Иоганн.
Вилли расстегнул ширинку:
— А это у бабы есть?
Все помирали со смеху. Только на тоскливом лице фольксштурмиста появилась гримаса отвращения.
— А ты, старик, чего морду воротишь! Да сними шарф с каски, он тебе не к лицу.
— Ах, что мне теперь к лицу… — пробормотал фольксштурмист.
— Как что? Саван! — крикнул Вилли.
Хохоча, он ушел с Иоганном, пообещав принести колбасу для всех.
Старик вздохнул:
— Когда-то наша армия была что надо… Никто не мог противостоять ей. Францию смяли в несколько дней. В общем, вся Европа наклала в штаны. Да, так это было…
— Почему «было»? — искренне удивился Хорст.
— Потому, мой дорогой сосунок, что германская армия выродилась. — Он приподнял край шарфа и тронул седой висок: — Дошли до того, что стариков забривают. Ну, скажем, я еще смогу опереть ствол о бруствер и пульнуть в американцев. А что толку, я тебя спрашиваю?
Он выкатил на Хорста слезящиеся глаза.
Хорст не знал, что ответить. Он поискал взглядом брата. Но того не было. Старик ему нравился. Несмотря на его смешную и жалкую неприглядность, в нем было что-то умное и добродушное. Хорст сказал неуверенно:
— Фюреру нужны Арденны. Мы ему их достанем.
Старик махнул рукой.
— Он импровизатор, наш фюрер. Ты можешь это понять? Он тычется то в одну сторону, то в другую. Давит маленькие государства. Велика ли честь победить Данию или Норвегию?
— А Россию?
— Так ты же видишь, что его турнули из России. Вломился туда врасплох, как ночью к спящим. А когда русские очнулись, он вылетел, как пробка из бутылки шампанского. И с Францией та же история. И с Африкой. На кой черт она ему понадобилась! Теперь он опять прет на Францию. И опять получит по зубам. Только это будет для него конец… Но что с тобой? Ты плачешь, мальчик?
Хорст утер глаза.
— Нет, ничего… Я не имею против тебя зла, отец, ты говоришь от сердца. Но это немыслимо! Фюреру дано видеть, чего не видим мы, простые люди. Не надо рассуждать. Надо идти за ним — и мы придем к цели.
Фольксштурмист посмотрел на Хорста с сожалением:
— Было время, и я так думал. Но с годами я убедился, что, когда человек приобретает власть, он становится другим. Да, да! Я, между прочим, давно подозревал, что Гитлер — это между нами, конечно, — носил в себе семена ненормальности и раньше. А захватив власть, он раздулся в деспота. Но я тебе говорю, малыш, я убежден: деспотическое в нем жило с детства. И не возвысься он, а останься рядовым человеком, как мы с тобой, он угнетал бы членов своей семьи, или солдат своего взвода, или подручных в своей лавчонке. Такой человек всегда находит наслаждение в унижении подвластных ему. Ты хочешь знать мое мнение? Я уверен, что во всяком честолюбии есть зародыш безумия. Приглядись к нашим золотым фазанам — и ты увидишь…