— Только редко кто его понимает, — буркнул Осборн.
Майкл плохо слушал его. Похоже, что мыслями он там, на снегу, среди своих странных значков.
Осборн оглянулся. Он хотел удостовериться, что их никто не слышит. У него был довольно смущенный вид. Он явно не знал, как изложить то, с чем он пришел к Майклу.
— Понимаешь… — начал он с трудом, пытаясь улыбкой скрыть смущение.
Майкл посмотрел на него более внимательно.
— Понимаешь, в человеке есть и то и се… Вот ты на меня сердишься…
— Я совсем не сержусь на вас, — сказал Майкл тоже почему-то смущенно.
Осборн как бы не слышал этого. Ему было бы легче сказать то, что он хотел, считая, что Майкл на него сердится.
— Вот ты на меня сердишься… И я знаю, за что… Ну… за хлеб… Ну, за хлеб, что я ел один…
Осборн боялся посмотреть на Майкла. Почему он молчит? Ах, да… Нужно еще пробормотать какие-то слова извинения и раскаяния… Он ждет их… Но разве он и так не понимает? Это жестоко с его стороны…
Не глядя на Майкла, Осборн подумал: «Хорошо… я скажу… мне это тяжело… но я скажу…»
Он не успел.
Майкл обнял его и поцеловал.
Уже темнело, когда капитан Штольберг добрался до перевала у Труа-Пон. Местность оправдывала свое название: один мост, арочный, выгнув спину как кошка, прыгал на север, другой почти под прямым углом косо сбегал на запад, обломки третьего валялись на дне оврага посреди горного ручья, где запруживая его, где делая бешено порожистым.
На развилке Штольберг приказал шоферу остановиться. Ветер, набитый морозными иглами, вырывался, свистя, из ущелья. Однако в его посвисте Штольбергу почуялось что-то недоброе. Он вслушался. Эге, дружище, да это гул недалекого боя! По-видимому, дралось немалое подразделение. Понаторевшее ухо Штольберга различило в этой дьявольской трескотне не только таканье крупнокалиберных пулеметов, но и мурлыканье ротных минометов и даже изредка гром дивизионных орудий. Горное эхо дробило и множило звуки, перекатывало с вершины на вершину, выворачивало наизнанку, превращало в подобие адского хохота, иногда — гигантского мяуканья.
Капитан Штольберг испытал глубокое удовлетворение оттого, что он не имел права ввязываться в бой, поскольку был посланцем со специальным поручением от генерала Мантейфеля к оберстгруппенфюреру Дитриху. Надо полагать, и шофер почувствовал облегчение, когда капитан приказал двигаться на север, в обход невидимого боя.
Честное слово, можно было подумать, что в штабе Дитриха ждали Штольберга! Конечно, это невозможно, ведь нормальной связи сейчас нет. А то, что никакого удивления при виде Штольберга на лице Биттнера не выразилось, следует приписать исключительно профессиональной выдержке гауптштурмфюрера.