В последний раз я праздновал в Кави двадцатилетие своего знакомства с местечком. От радости или избытка света у меня был легкий солнечный удар. Доктор Капоцци из Сестри-Леванте, раньше лечивший всех русских в Кави, бывший убежденнейший социалист, приветствовал меня на улице фашистским жестом; поэтому лечил меня доктор Маффи, депутат-коммунист, впрочем, — владелец превосходной виллы. Это преступное знакомство не понравилось маршалу карабинеров (чин, впрочем, невысокий, вроде унтер-офицера). Он вертел в руках советский паспорт[113] и сомневался в достоинстве моей визы. На столе в его канцелярии лежала пятиконечная звездочка, отпавшая с ворота его форменной одежды, потому что она издавна присвоена форме итальянской полиции. Я спросил его, давно ли он живет и начальствует в этих краях; он ответил, что давно, уже шестой год.
— Ну, а меня в Кави знает каждый местный житель уже двадцать лет, следовательно, гораздо лучше, чем вас.
Горделивый ответ, который решил наш спор. Уходя, я — грешный человек — стащил у него со стола на память пентаграмму. Купанье было прекрасным. Вообще — счастливое лето, проведенное в семье друзей, только что приехавших из России в это мною рекомендованное местечко. Темные личности провожали нас при поездках в соседние городки и стояли до позднего вечера близ дома, притворяясь независимыми любителями природы; но не любили, чтобы их фотографировали. На пляже они подглядывали, не купается ли депутат Маффи поблизости от нас. Но Маффи не купался. Осенью приезжие фашисты разгромили его дом и избили хозяина. Теперь он где-нибудь на островах. Это был хороший врач, хотя вылечила меня только Франция.
Я помню, как кавийские парнишки писали мелом на заборах: «Еввива ля республика!». В день памяти тысячи героев, отплывших некогда из местечка на том же берегу залива[114], они писали: «Вива Гарибальди». В первые дни европейской войны писали: «Вива Витторио Эммануэле»[115]. В мой первый приезд из революционной России: «Вива Ленин». В мой последний визит на заборах начал появляться черный штамп портрета Муссолини.
Надеюсь еще как-нибудь побывать в Кави-ди-Лаванья. Но дело в том, что лес кудрявых олив, горный ручей, развалины крепостцы над св. Анной, прекрасный пляж, лазурное, молочное, тихое, бурное Средиземное море — все те же, без перемен. Если стареют и умирают люди, то на их место рождаются новые: Марьеттина становится Марьеттой, Марьетта — Марией, окруженной новыми Марьеттинами. А в горах я встречал стариков, никогда не спускавшихся и не бывавших не только в Генуе, но и в Лаванье. Там очень легкий воздух и тихо-тихо. А уж как красиво! И путь туда ведет по каменной тропинке, выложенной войсками Цезаря (если не легенда — а не все ли равно?). Я пил там виноградный сок, выжатый ногами Марьеттин в огромном чане; после он превращается в плохое вино. Все остальное, что можно бы рассказать, слишком лично и слишком дорого; оно не подлежит бумажному размену.