Возле ворот нас уже ждали. Синьор Марко Данери, сын того самого писателя и краеведа Анджело Данери, в книге которого и обнаружил Михаил Талалай сведения о нашем прадеде.
Увидев нас, Марко пошел навстречу, по русскому обычаю троекратно расцеловал (в Италии принято дважды) и подарил две книги покойного отца. Первая — «Русские в Кави-ди-Лаванья», а вторая — сборник стихов синьора Анджело.
Однако мы явно ждали кого-то еще, и в ответ на мой немой вопрос Анна сообщила, что с минуты на минуту подъедет синьор Джино, лично знавший супругу прадеда. Я в изумлении уставилась на нее, пытаясь подсчитать в уме, сколько же лет этому синьору, если Мария Беатриче умерла еще в 1946-м. Словно угадав мои мысли, Анна рассмеялась: восемьдесят восемь!
И в это самое время возле чугунных ворот взвизгнули тормоза, и мужчина в кожаной косухе ловко спрыгнул с мотоцикла, снял с головы шлем и, улыбаясь в тридцать два белоснежных зуба, заспешил к нам…
Нет, ну насколько же разное качество старости у нас и у этих итальянцев! — с завистью подумалось мне. И никакие это не глубокие старцы, а седовласые мужчины, умудренные опытом и невероятно оптимистичные! Словно им подвластна неведомая другим тайна вечной жизни.
Именно из беседы с синьором Джино мы и узнали, что прадед наш Алессио, будучи состоятельным человеком, подарил молодой супруге Марии Беатриче отель с прилегающим к нему парком. В парке том двенадцатилетний Джино играл с друзьями в футбол, а Мария Беатриче всякий раз прогоняла их и ругалась. — Частная собственность! И это все, что сумел вспомнить о той поре улыбчивый синьор Джино. Добавив, что детей у супругов не было.
Как явствовало из книги синьора Данери, на кладбище в Кави всего лишь две могилы русских «изгнанников». «Одна из них принадлежит русской эмигрантке Е. Костычевой, умершей 30 октября 1915 года в возрасте 71 года. Вторая — А. Савенкову, разведчику, попавшему в сообщество изгнанников. Савенков был единственным русским, женившемся на итальянке. Умер 22 (24) сентября 1932 года в возрасте 57 лет».
…Трудно описать чувства, которые испытываешь при встрече с историей собственного рода. Вот и я, увидев фотокарточку прадеда на белой мраморной плите итальянского кладбища, почувствовала предательский холодок внутри, словно разом отключились все иные чувства, кроме этой щекочущей невесомости, известной каждому летавшему самолетом. Вокруг кто-то что-то говорил, двигался, улыбался, а я все стояла, скованная ступором, не в силах отвести взгляда от прищуренных его глаз.
Он смотрел на меня строго и испытующе, словно пытался определить, та ли я, кто способен его понять. Минул целый век, настали совсем другие времена, и кто знает, в каком ракурсе рассматривают его жизнь потомки.