— Знаете, почему Кубини в подштанниках? На него роль так подействовала, что произошло чудо, — захихикал рядом со мной Янчи Палади.
Геза Торда мок под струями дождя бесстрастно и основательно, сплетя на груди руки.
— Как дела, Мицуго? — спросил он немного спустя.
— Выздоровел, — ответил я, плеща воду себе на шею.
— Напиши как-нибудь оперетту, в финале которой голые военнопленные стоят под дождем и размышляют, что́ есть смысл мира.
Губы его задергались, он умолк и, словно большой ребенок, запрыгал, затанцевал под дождем.
Этот день, девятое мая, на всех повлиял по-разному. Я в самом деле выздоровел под ливнем. Корнель Абаи едва смог до конца дирижировать на спектакле: радость подействовала на его пищеварительную систему. Не дождавшись аплодисментов, он убежал в нужник.
Вечером небо очистилось, звезды мечтательно жмурились на подсвеченном луной небосводе. От грозы не осталось уже и следа. Многие сотни военнопленных в тот вечер сочиняли наивные и прекрасные строчки стихов о мире.
Абаи в пятый раз побежал в сортир — а минуту спустя, хрипя, задыхаясь, вернулся; мы сидели в лунном свете перед бараком, размышляя, как бы скорее вернуться домой.
— Братцы… Когда я сел и вниз глянул… — прислонился он, едва выговаривая слова, к стене, — в общем, там в щели между досками, в дерьме, лицо… Лицо нашего немца… Братцы, его ж утопили в сортире.
Абаи в обмороке упал на колени Белезнаи. Старый актер охнул от боли.
Мы еще не меньше ста раз сыграли для вновь прибывающих пленных «Дочь колдуна». Первого сентября, сразу после спектакля, нас, в костюмах и гриме, собрали и сообщили, что в течение двух недель мы сможем вернуться на родину. Кроме, естественно, офицеров.
— Естественно, — не моргнув глазом, сказал Геза Торда переводчику русского капитана. — Офицер есть офицер.
— Товарищ капитан спрашивает, в каком вы ранге.
— Лейтенант. Только знаки различия потерялись.
— Товарищ капитан очень сожалеет об этом.
— Спасибо.
— Товарищ капитан хотел бы отметить особым вознаграждением автора пьесы, композитора и товарища, исполнявшего главную роль, — продолжал долговязый штатский переводчик.
Кубини встал и, как был, в юбочке из пальмовых листьев и в шоколадном гриме, вытянулся по стойке «смирно» и по-русски отрапортовал:
— Товарищ капитан, я тоже офицер. Капитан, как и вы.
Заявление это для молодого русского прозвучало полной неожиданностью. Сначала он словно бы даже никак не хотел поверить, что очаровательная Акаба, снимая грим, превращается в армейского офицера. Он задумался, потом ушел, попросив нас не расходиться, пока он не выяснит, что и как.