— Мицуго! — закричал он, когда я положил ему на плечо руку. — Воскрес из мертвых?
— Ге-е-за! — вопил я в ответ, словно он находился на расстоянии в несколько сотен метров. — Геза! Посмотри, я стою на ногах!
Вода прижимала меня к земле, поддерживала с боков, струи, бьющие со всех сторон, не давали отклониться от вертикали. Мне казалось, ливень проник внутрь тела, промывая печень и сердце. Я подпрыгнул, стараясь не отстать от других, под ступнями плеснула вода, мокрая кашеобразная земля заполнила промежутки меж пальцами. Жив, жив! — в хоре радостных голых тел кричало, пускай немного хрипло, немного расслабленно, и мое тело.
Среди тех, кто прыгал и бесновался под водопадом ливня, я видел тела изможденные, жилистые и тела болезненно-тяжелые и опухшие. Торда и я относились к худым. Самый молодой из нас, Палади, представлял довольно жалкое зрелище с круглым своим животом и тощими, словно палки, ногами. Белезнаи опух более равномерно. Лишняя плоть колыхалась на нем от прыжков, в то время как туго обтянутый живот Палади блестел под дождем, словно плотный шар.
— Глядите! — завопил во всю глотку Дудаш, показывая на небо.
Грозовой небосвод разрезала красная полоса. За ней — синяя. Откуда-то из-за бараков донеслись глухие удары. В небе раскрылась белая световая роза. Потом — желтый купол-зонтик.
— Ракеты! — поднялись козырьками ладони ко лбам.
Выстрелы становились все чаще, в завесе дождя разбрызгивались, шипели, сгорали синие, желтые, фиолетовые, пурпурные цветы.
— Война капут! — пробежала мимо бараков белокурая фельдшерица, ничуть не смутившись при виде толпы голых мужиков.
Сильный порыв теплого ветра заколебал, искривил завесу ливня. В бараке грохнуло захлопнувшееся окно, со звоном посыпались вниз осколки стекла. В пустом проеме возникло лицо единственного нашего немца, художника.
— Was? Friede? Friede?[12] — выкатились его глаза из орбит.
Ответом был неразборчивый гам. Чуть позже, когда повсюду раскрылись двери бараков и среди выстрелов и небесного грохота все слышнее стали то там, то сям слова: «Война капут!» — все поняли наконец, что случилось. Немец-художник выскочил из двери и помчался к дальним баракам, к своим.
— Камерад![13] — на ходу обернулся он ко мне в немного притихшем ливне. — Это самый счастливый день моей жизни: Германия, моя родина, проиграла войну!
И побежал дальше. Мы, голые, восторженно махали ему вслед.
— Неужели конец? — появилась в дверях барака Акаба, дочь колдуна. Капитан Кубини в подштанниках вышел под дождь.
— Коне-е-ц! — пел во всю глотку Дудаш.
Кубини прошел немного и встал под внезапно вновь усилившимся ливнем. Зажмурив глаза, он стоял неподвижно, наслаждаясь текущей по телу водой. Немец наш тем временем скрылся за густой завесой дождя.