Был однажды такой театр (Дярфаш) - страница 193

Я схватил ее легкое, горячее тело. Из коляски на чистое голубое небо смотрел младенец.

Мне было стыдно. Впервые в жизни я осмотрелся в реальном мире, в том мире, который есть, существует и который совсем не похож на театр.

Когда на ее могилу бросили последнюю лопату земли, я уже начал кое о чем догадываться. Поэтому меня и не удивило ее прикосновение у ворот. Конечно, она взяла меня под руку не совсем так, как раньше, когда была жива. Бестелесная, она казалась более юной, более открытой миру, более предрасположенной к удивлению. Когда я садился в такси, ко мне подошел какой-то знакомый.

— Время залечивает и самые глубокие раны, — сказал он, глядя мне в глаза; в голосе его звучали виолончельные нотки соболезнования.

«Дурак ты», — подумал я.

— Забывать не легко, — все водил он смычком по струнам.

— А зачем забывать? — спросил я уже вслух.

Он раскрыл широко глаза, потом обнял меня и торопливо ушел к своей персональной машине.

— Все эти люди, родная, хотят, чтобы я избавился от тебя, — обернулся я к Вере.

Она засмеялась.

— Ты умерла, ты причинила мне боль, я должен щадить себя, а потому ты должна-де незаметно исчезнуть из моей жизни, — продолжал я, когда мы устроились в разболтанном старом такси. — Ну не смешно ли?

Дети закрылись в своих комнатах.

— Ты подумал о детях? — спросила она возле полок с книгами.

— Откуда ты знаешь?

— Я всегда угадывала твои мысли.

— Это верно.

— Жизнь повторит нашу молодость в детях.

— Что это значит?

— Просто я тебя утешаю.

— И ты туда же? Это с твоей стороны не слишком тактично.

— Ладно, тогда считай это обычной светской беседой. Женщины всегда о чем-нибудь болтают со своими любимыми. Это вы, мужчины, все больше молчите. А ты — особенно.

Мы пошли погулять к Дунаю.

— Есть вопрос, который за двадцать четыре года нашей любви ты мне ни разу не задал, — остановилась она против нашего дома на набережной.

— Какой вопрос?

— Сказать?

— Скажи.

— Ты никогда не спрашивал, счастлива ли я?

— И… и ты счастлива?

— Немножко. Не совсем. Не сердишься, что я сейчас это тебе говорю?

— Нет, — ответил я, превозмогая боль.

— Я была бы совсем счастлива, если б у нас было шестнадцать детей. Двенадцать сыновей и четыре дочери. Как было бы славно: воспитывать шестнадцать детей, вечером созывать их в просторном саду по именам, давать им ужинать, умывать их, журить, целовать, стирать и гладить на них, и… ты сейчас на меня ужасно рассердишься, но я все же скажу: я была бы по-настоящему счастлива, если бы ты был не писателем, а приходил вечерами домой с какой-нибудь самой обыкновенной работы.