Она прижалась ко мне и тихо положила голову мне на плечо.
4
— А вот я у тебя все время допытывалась, счастлив ли ты, — сказала она извиняющимся тоном, когда мы двинулись дальше.
За спиной у нас, где-то возле верхней оконечности острова Маргит, загудел пароход. Бас его лениво полз по пустому майскому небосводу.
— Ты опять молчишь?
— Нет, я думаю.
— Ты ни разу мне не ответил на этот вопрос.
— Это молчание было как обруч на моей жизни. Если бы я сказал, что счастлив, счастье тут же распалось бы и исчезло.
— Слишком просто звучит.
— Мне тоже так кажется.
— Но если это так просто, — ощутил я на шее тепло ее рук, — значит, правда.
— Ты рада, что все стало ясно? — вздохнул я, освобождаясь от своей проржавевшей тайны.
— Очень, — засмеялась она, потом, сбежав по ступеням, ступила на мелкие прибрежные волны.
— Вера! Полно дурачиться! — крикнул я вслед ей.
— Не волнуйся, я легче воды, — ехидно отозвалась она и, к вящему моему изумлению, пробежав по волнам, плещущим о ступени, поднялась на пуанты.
— Иди сейчас же сюда!
— Нет. Теперь все будет не так, как ты скажешь. Я буду делать, что мне захочется! — крикнула она и побежала по воде к пештскому берегу.
— Вера, милая, вернись!
— Брось! Так приятно побегать! — Она улетала все дальше.
— Вера! Я иду за тобой! — завопил я отчаянно и стал спускаться по выщербленным ступеням.
Она сразу остановилась, не добежав даже до середины реки, и повернулась ко мне. Волосы ее растрепались, словно под порывистым ветром, хотя над Дунаем царил полный штиль. Разведя широко руки, она помчалась обратно. Бег ее длился несколько секунд; я не успел дойти до воды, а она уже оказалась рядом и бросилась мне на шею.
— Ах, дурачок! — пахнуло в лицо мне речной свежестью. — Ты думаешь, тебе все можно?
5
Наши взрослые дети спали, оба прямо в одежде. На лицах у них видно было, как глубоко погрузились они в пучину сна.
На стене уже шевелился зрелый, налившийся свет послеполуденного солнца, когда голос Веры вновь возник из безмолвия моего бытия:
— Ты писал мне много стихов. Очень много — и очень давно. Когда я жила в Дюле, каждый день от тебя приходило письмо со стихами, в Пеште ты каждый день совал мне в руку листок. Сейчас эти тысячи слов и есть я, я дышу твоими словами. Но не очень-то обольщайся, милый мой: в то же время ты ухитрялся совершать невероятные промахи. Ни в одном из твоих стихотворений нет ни полслова о том, что́ все ценили так высоко в моей внешности.
— Что же это?
— Ты в самом деле не знаешь?
— Нет.
— Возьми из стола у меня пакет, на котором написано: Бока. В нем три листа бумаги. На одном ты найдешь сонет, он мне его написал в плену, когда еще не был со мной знаком, только слышал обо мне от тебя. На другом, под штампом «Государственный секретарь по делам религии и народного образования», письмо от руки, дата — 3 сентября 1948 года; третий листок — машинопись… 1961 год, 31 мая. Нашел?