Середена, не слыша шорохов, повернула голову и недоуменно посмотрела. Шевельнула хвостом и задела подол Аны. Ана не шелохнулась. Тогда Середена запустила зеленоватый язык сперва в одну ноздрю, потом в другую и после со скучающим видом принялась размеренно жевать.
Долгое время спустя раздался злобный голос Зенобии:
— Ана!.. Ана!.. Ах, лихоманка тебя возьми, ленивая шкура, охальница!.. День-деньской только и треплется по улице, а ребенка на мою шею спихивает, оглохнешь тут от его реву… Ана!.. Будь и ты проклята, и тот, кто тебя навязал мне в невестки! Чтоб ты издохла, бесстыжая…
— Да я вроде видал, она в хлев пошла, — буркнул Ион, не отрываясь от дела. — Поди заснула там!
Зенобия ринулась туда и распахнула дверь настежь. Веселый свет так и хлынул внутрь… Но в тот же миг Зенобия шарахнулась в ужасе и завопила благим матом:
— Караул!.. Спасите… Сюда!.. Ионикэ!.. Повесилась Ана!.. А, горе-то, батюшки!.. Повесилась!..
1
Когда Ион увидел Ану мертвой, его как будто молотом ударили в темя. Ошеломленный, стоял он перед удавленницей, зажав ладонью рот, и неотступная боль глыбой давила его мозг. Он припомнил теперь ее страшные слова в ночь свадьбы Джеордже и Флорики. Та особая жалость, порожденная страхом и удивлением, которую невольно испытывает всякий при виде мертвых, на миг потрясла и его. Но потом, когда он уже присмотрелся к жутко обезображенному лицу жены, им овладело недоумение, как он мог чуть не год спать в одной постели с ней, и он подумал, что правильно она сделала, покончив с собой… Немного погодя, по какому-то безотчетному чувству, он прикрикнул на Зенобию:
— Где ребенок, мать?.. Займись ребенком!.. Ступай к нему!..
Тревога за мальчика заслонила все и уже не оставляла его.
Василе Бачу пришел под вечер, когда Ана покоилась на столе, обмытая, убранная, со скрещенными на груди руками. Он долго смотрел на нее, проглотил подступивший к горлу ком, перебросился несколькими словами с Ионом, но оба не глядели друг другу в глаза. Зенобия с подробностями рассказала ему, как Ана пришла из села, положила ребенка на кровать, вышла наружу, что сама она не наткнулась бы на нее, кабы не заплакал мальчонок…
На панихиду собралось почти все село, вся улица заполнилась народом. Хоругви поколыхивало весенним ветерком, он уносил вдаль запах ладана и приносил оттуда волны сладкого аромата яблоневого цвета. По временам раздавался женский плач, священник Белчуг гнусаво бормотал погребальную песнь и потряхивал кадилом. Ион стоял на коленях по одну сторону гроба, Василе — по другую, оба с непокрытыми поникшими головами, как виноватые. Зенобия, тоже на коленях, держала на руках ребенка, укачивая его, чтобы он не хныкал, и все поглядывала вокруг, словно бы хвалилась пышностью похорон. Сокрушенный Гланеташу плакал навзрыд, закрыв лицо руками, и горестно приговаривал: