— А где Дубок?
— В Дубок едешь? — снова улыбнулась она и глянула голубыми как васильки глазами. — Так ты сбился с дороги, милок!
Пантелеймон совсем оробел от её красы. Под лёгкими крыльями бровей в обрамлении длинных ресниц сияли огромные, небесного цвета очи, а в глубине их, совсем как на небе, темнели маленькие таинственные облачка. Тонкий румянец, словно отблеск зари, лежал на белоснежных щеках, и золотистая прядка волос выбилась из-под платка на мраморное чело. У парня пересохло в горле, и он еле выдавил из себя:
— А можно я потом приеду?
— Зачем?
— Тобой полюбоваться!
— А что мной любоваться? Мной есть кому любоваться. Да притом ты нездешний. Тебе ведь в Дубок надо?
— Надо...
— Прямо на пепелище Дубка попадёшь, коли вдоль Вязовки поедешь! — И побежала догонять подруг. А Пантелеймон остался на месте как вкопанный.
— Ты чё застыл, Пантюх? — толкнул друга в спину подъехавший Кирилл.
— А? Что? — встрепенулся Пантелеймон.
— Да ты чё, Пантей?!
— Видел девушку с коромыслом?.. Тут стояла...
— У которой ты дорогу спрашивал?
— Да.
— Ну видел, — хмыкнул Кирилл. — И что?
— Пошли за ней.
— Совсем ополоумел! — всплеснул руками Кирилл. — Да нам засветло надо в Дубок попасть, пока этот вепрь не сдох!
— Ну тогда езжай, а я останусь.
— Влюбился?! — вытаращил глаза Кирилл. — Эх, брат, из-за юбки хочешь нас погубить? Ведь Бог знает, что тут за люди живут. Слушай, ежели влюбился, то мы потом приедем и найдём эту девушку, обещаю. Только давай до конца выполним задание князя Липецкого...
При этих словах Рвач под брюхом коня Пантелеймона задёргался и замычал.
— Вот видишь, и кабан наш зашевелился, — рассмеялся Кирилл. — Тоже, видать, надоело болтаться под конским брюхом, тоже спешит на свидание с князем Александром.
— Ладно, — махнул с досадой рукой Пантелеймон. — Ладно, поехали... — И последовал за Кириллом, всё время оглядываясь назад. И так он вертел головой до тех пор, пока за лесом не скрылась последняя изба. А потом Пантелеймон пустил коня намётом, прижавшись к холке животного.
— Эй! Пантюха! Остановись! — заорал Кирилл. — Животину загонишь!..
Но Пантелеймон не слушал и мчал во всю прыть, не обращая внимания ни на больно стегающие по лицу ветки деревьев и кустарников, ни на стоны Рвача, ни на крики Кирилла. Когда появились первые избы восстанавливаемого Дубка, он резко остановил почти запалённого коня, который был весь в мыле, тяжело дышал и дрожал.
— Ты что, дурья башка?! — подскакал Кирилл. — Лошадь загнал и пленника чуть не убил! Он вот-вот Богу душу отдаст!
— Не отдаст! — огрызнулся Пантелеймон. — Ежели его князь Александр не казнит, он всех нас ещё сто раз переживёт и продаст!