— Ой, ну что ты как в детском саду, — прогнусавила Настька. — Звездочки! Послушай только себя. Новые порежешь, это ничего страшного.
— Когда? — почти орала я, из-за чего голос стал писклявым и каким-то мышиным. — У меня не осталось времени даже на тренировки, а еще с костюмами возиться, а звезды… Они были уже готовы…
— Юлечка, не реви, — гладила меня теперь уже по руке Кира. — Мы что-нибудь придумаем. Евгения Михайловна, это правда вы сделали? Но зачем? Так нравится издеваться над людьми?
— Я?! — пробасило чудовище. То ли в силу увеличившейся ненависти, то ли ввиду иных причин, но бородавки на ее лице мне показались в тот момент еще громаднее, чем обычно. — С чего она взяла, что я?! Она выдумывает!
— Как не стыдно! — уже тише бормотала я, стоя посередине комнаты вместе с Кирой и всхлипывая. — Вы одна оставались. Никто другой не мог.
— Ну и что, что одна? — вступилась за подругу Настя. — Это еще не показатель.
То, как они переглянулись, да и тон, с которым Кислякова это говорила, заставил мой мозг слегка поработать и выдать вот что:
— Это ты все придумала! Ты подговорила! — У Настьки на миг расширились ярко подведенные глаза, но она промолчала. — Ну же! Имей совесть признаться!
На секунду что-то мелькнуло в них, в этих злобных, ядовитых, заносчивых, болезненно в себя влюбленных глазах, и это что-то ясно дало мне понять в ту минуту, что в своих подозрениях я абсолютно, стопроцентно права. Это была именно ее идея, но она никогда не признается в этом.
— Юля, это слишком, — проговорила Кира, хотя ее никто не спрашивал. — Я понимаю, ты расстроена, но зачем приплетать сюда личное отношение? Ты же знаешь, Настя никак не могла порвать твои звездочки, потому что была с нами весь вечер.
Все здесь против меня! Все!
Кира перестала гладить мой свитер и уселась на кровать, вполоборота на меня уставившись. Настя и Евгения Михайловна нарочито громко стали что-то обсуждать, просто чтобы показать, что они меня игнорируют. А я так и стояла посреди комнаты «для девочек», чертовски сильно желая превратиться на пару минут в свою лучшую подругу, потому что та — я была уверена — налетела бы на них с кулаками, заставив обидчиц пожалеть, что они имели неосторожность с ней связаться, да еще и, как итог, сами бы предложили нарезать вместо нее новых фигурок из фольги. А я была тем, кем являлась. Социальные нормы стояли выше во мне, чем гордость и себялюбие, и я не могла вот так мощно, по-настоящему, по-мужски отстаивать свои интересы.
— Ну ладно! — высказала я угрожающе и вышла, хлопнув дверью, твердо зная, что это блеф и ничего я не стану предпринимать.