Адельфия резко повернулась. По дорожке ковылял инвалид. Те, кому за последние десять лет довелось побывать на улицах Вашингтона, почти наверняка встречали его. Без рук, на искалеченных и покрытых язвами ногах, он являл собой зрелище жутковатое. Даже зимой несчастный оставался босым и полуголым. Взгляд его был устремлен в пустоту. Из уголков рта капала слюна. Все знали, что он немой. На его груди висела небольшая сумка и картонка. Детскими каракулями на картонке было выведено: «Помогите!»
Стоун знал, что человек этот ночует на уличной решетке рядом с казначейством, он много раз давал ему денег. Как-то он даже предпринимал попытки помочь бедняге более существенно, но разрушение сознания калеки зашло слишком далеко. Было неизвестно, принимают ли участие в его судьбе какие-либо органы опеки или просто люди.
– Боже мой! Опять этот человек. Этот несчастный человек. Мое сердце разрываться от его страдания, – сказала Адельфия.
Достав несколько долларов, она подбежала к уроду и сунула деньги в сумку на его груди. Тот пробулькал что-то нечленораздельное и двинулся к расположившейся неподалеку группе людей. Мужчины при его приближении немедленно полезли за бумажниками, женщины открыли сумочки.
Адельфии же путь преградил какой-то здоровенный детина.
– У меня, конечно, не такой отпадный вид, как у него, но мне охота жрать и нужны бабки на выпивку, – прохрипел он.
Сальные спутанные волосы почти закрывали ему лицо. Его одежду нельзя было назвать лохмотьями, однако вонь давно не мытого тела ощутимо била в нос.
– У меня больше ничего не остаться! – испуганно пролепетала Адельфия.
– Врешь! – Он схватил женщину за руку и, притянув к себе, прохрипел: – Гони бабки!
Адельфия не успела вскрикнуть, как Стоун оказался рядом с ней.
– А ну отпусти! – рявкнул он.
Детина был лет на двадцать моложе Стоуна и значительно выше.
– Вали отсюда, старик. Тебя это не касается!
– Эта женщина… Она мне не чужая, и ты…
– Я же сказал, отвали! – И детина сопроводил свои слова мощным свингом.
Удар пришелся Стоуну точно в челюсть. Он упал, схватившись за лицо.
– Оливер! – вскрикнула Адельфия.
Собравшиеся вокруг них гуляющие подняли крик, кто-то побежал за полицией.
Пока Стоун поднимался с земли, бандит вытащил из кармана нож.
– Гони бабки, сука! – стал он наступать на Адельфию.
Стоун сделал мгновенный выпад. Верзила опешил и выронил нож. Неожиданно он упал на колени, потом на спину и забился в конвульсиях.
Стоун схватил нож – но не обычным образом, а как-то странно: наклонившись, он рванул ворот рубашки бродяги, обнажив его шею и пульсирующие артерии. На какую-то долю секунды показалось, что он намерен вспороть ему горло. Острие клинка уже почти касалось кожи. Таким Оливера Стоуна не видел никто – из тех, кто знал его последние тридцать лет. Однако через миг Стоун замер и поднял взгляд на Адельфию. Тяжело дыша, она не сводила с него глаз. Взгляд ее говорил – ей непонятно, кого из двух мужчин она боится больше.