Дежурившие у Красного крыльца стрельцы распахнули перед князем дверь, и он быстро вышел на улицу, стараясь сохранить значительность в движениях. Ну, Софья, я никогда не прощу тебе этого вечера, даже если доживу до ста лет!
А Софья, проводив глазами Голицына, повернулась к Шакловитому.
— И кто тебе позволил вступать в наш разговор? Тоже мне, защитничек нашелся. Чует мое сердце, князь Василий не все договаривает.
Нечисто туг все, Федя! Василий Васильевич еще тот дипломат! Убедит кого угодно и в чем угодно. Это он на войне робкий, а в разговоре любого победит. Можешь мне поверить!
Покачав головой, Шакловитый подошел к Софье и, одной рукой обняв ее за талию, другой начал ласково поглаживать ее по волосам, точно маленькую девочку. Она прильнула к нему, отдавшись расслабляющей ласке.
— Я все понимаю, зорюшка моя ясная, — ласково пробормотал он ей на ушко, — но если он наш друг, то не надо его отталкивать, потому что у тебя и так мало людей, на кого можно положиться, только я, сестра Марфа да Верка. Если же он враг, то тем более не надо его прогонять. Врагов лучше иметь под боком, чтобы знать, чем они занимаются. А теперь пойдем. Тебе тоже нужно отдохнуть. А завтра натопим баньку, ты там понежишься и расслабишься. Если хочешь, можно будет как-нибудь съездить в Коломенское. Ты же любишь отцовский дворец, вот там и отдохнешь, вдали от государственных дел. А теперь пойдем, Верка уже постель приготовила.
Он поцеловал ее в щеку и тихо повел в опочивальню, прикидывая, кого из верных людей послать в Медведково, чтобы они присмотрели за князем, словам которого о чести он не верил ни на грош еще с прошлого Крымского похода.
Софьиным мечтам отдохнуть в Коломенском не суждено было сбыться. Вечером седьмого августа в Кремле начался переполох: на Красном крыльце стрельцы обнаружили подметное письмо, в котором неизвестный предупреждал, что Нарышкины хотят извести царевну, послав этой ночью на Москву Преображенский полк.
Был поздний вечер, когда в покои царевны прибежал ближайший помощник Шакловитого Никита Гладкой, и, пав перед ней на колени, протянул местами помятый лист бумаги, исписанный неровным почерком.
Только что игравшая на клавикордах царевна вскочила, с ужасом взирая на Гладкого. В его появлении Софье почудился новый бунт, словно ожили тени прошлого. Поднялся и сидевший в кресле Шакловитый. Выхватив из рук Гладкого письмо, он быстро пробежал его глазами.
— Здесь написано, что к нам идут преображенцы. Глупость какая! Хотя… Никита, беги, поднимай стрельцов! Ложь это или нет, но мы не сдадимся без боя Нарышкиным и их выродку. Сонечка, извини, я тебя покину.