Настоящая городская Африка начиналась сразу же за углом последнего многоэтажного дома, если двигаться от самого центра. Это Вьюгин заметил сразу и даже присвистнул от удивления, когда там оказался. Это была совсем другая страна. Домишки с обшарпанными стенами, среди них иногда и в два этажа с деревянными наружными лестницами, были грубо залатаны, чем придется. Электричество здесь было представлено только редкими уличными фонарями. Водоразборные колонки по одной на несколько кварталов угадывались по длинным очередям у них. Канализация была открытого типа, то есть в виде зловонных сточных канав вдоль улиц. Они немного промывались только, пожалуй, в сезон дождей. Маленькие лавчонки, где светятся керосиновые фонари, под их навесами строчат на швейных машинках портные — только мужчины, столяры деловито строгают доски, а жестянщики с грохотом стучат молотками, выправляя мятые бока автомашины, марка которой уже едва поддается определению.
На Вьюгина тогда смотрели с настороженным, а то и с насмешливым любопытством, как на существо другого мира, которое здесь, скорее, неуместно, и только здешние сводники могли поглядывать на него с профессиональным интересом, как на потенциального клиента. Кто знает, может, этот мсунгу, то есть белый, забрел сюда в поисках острых ощущений? Или обезденежел и ищет теперь проститутку подешевле? А это уже была сфера уже их деятельности и компетенции.
Вьюгин тогда рискнул продвинуться к самым окраинам, но вовремя остановился. Было ясно, что дальше начинались самые нижние ступени нищеты африканского города. Это были уже подлинные и даже классические трущобы. Здесь больше не было жилищ в общепонятном смысле, это было нечто, кое-как созданное из подручного материала: кусков жести, ящиков, шифера, а дверные проемы, скорее, это были просто лазы в эти конуры, прикрывались рваной мешковиной. Вьюгину потом рассказывали, что все это ничейная территория, так как полиция боится туда даже заглядывать, там живут те, на кого не распространяются никакие законы и кто никогда не держал в руках никакого удостоверения личности.
Он счел, что теперь имеет представление, как выглядят окраины столичного города и повернул обратно. Рядом скрежетнули тормоза, машина с облупившимся лаком на корпусе остановилась, внутри вопросительно-приглашающе блеснул белками глаз водитель и Вьюгин с некоторой опаской втиснул свое тело в это такси улиц предместья. Впрочем, водитель исправно доставил его почти до самого дома, сказав, что избегает центральных улиц, так как недолюбливает полицию. Вьюгин решил про себя, что эта нелюбовь отличалась полной взаимностью.