Я набрала номер телефона, который предложил мне гугл. Один гудок, второй, третий. Наконец раздался щелчок и глубокий прокуренный женский голос ответил:
— «Красный лев».
На секунду я решила, что это какой‐то секретный пароль. Но это было всего лишь название заведения.
— Здравствуйте! Скажите, у вас работает Барбора Чижикова? — Я постаралась скопировать произношение
Стюарта, когда он называл ее фамилию на английский манер — Чижикова.
— А кто интересуется?
— Так, значит, работает? — радостно воскликнула я. — Меня зовут Ника Лукина. Я старая знакомая Барборы. Не могли бы вы оставить для нее сообщение?
Пару секунд в трубке слышался только треск.
— Да что ты врешь, нет у меня таких знакомых, — грубо прошипели в трубке. — Кто ты такая?
— Барбора! Ты работала вместе с моей сестрой в пабе в Ноутоне восемь лет назад. Русская девочка Женя, Джен Лукина. Она жила над пабом с тобой и Алистером. Помнишь?
— Допустим. — Она чуток смягчилось, я как будто услышала щелчок зажигалки и глубокий вдох. — К чему ты ведешь?
— Джен пропала без вести. Поехала на фестиваль Гластонбери, и больше ее никто не видел.
— И чем я могу помочь? Как ты вообще меня нашла?
— Через фейсбук. Барбора, я просто должна знать кое‐что. Я прочитала в газете, что ты подала заявление в полицию на Алистера незадолго до его смерти. Скажи, что было в том заявлении? Что он натворил?
Вместо ответа она с грохотом бросила трубку. Я нажала повторный набор. Один звонок, два, три, четыре, пятнадцать. Наконец она сдалась и взяла трубку.
— Ну? Что тебе от меня нужно? Да пропади ты пропадом, как твоя шлюха сестра! — заорала Барбора мне в ухо. Дальше последовала автоматная очередь нечленораздельных ругательств на чешском.
— Барбора, послушай, я не хотела тебя обидеть, правда! — взмолилась я. — Просто скажи мне, пожалуйста, что сделал Али? Я хочу знать правду о сестре. Если Алистер ни при чем, помоги мне поскорей понять это и не ворошить больше ваше прошлое.
Она долго молчала, гневно дыша в трубку.
— Я все равно не отстану. Барбора… Я пойду в полицию и запрошу твое заявление у них.
Она вздохнула, глубоко и тяжко.
— Если хочешь знать, мы с ним поссорились из‐за нее. Она три дня не появлялась в пабе, и я велела Али уволить ее. А он все искал для нее оправдания. Чертов дурень! Она вертела им как хотела, жила и жрала задарма, являлась на работу когда вздумается. Это ведь она и ее уроды дружки пустили его по миру. Но он ничего не понимал, старый болван. Встал в позу, уверял, что я сгущаю краски.
Мне показалось, она всхлипнула.
— Тогда я предложила ему выбирать: я или она. Мы стояли в дверях, у лестницы на второй этаж. Он рассердился, но голос на меня так и не повысил. Он вообще никогда не повышал на меня голос. Только хлопнул дверью и пошел наверх. А я как раз держалась рукой за косяк двери. Али не знал, он не видел этого, просто не мог. Мне сильно прищемило пальцы. Я закричала, было дико больно. Потом поехала в больницу, в отделение скорой. И соврала врачам, что он специально, будто бы это домашнее насилие. — Она всхлипнула.