— Считаем долгом представиться вам, многоуважаемая Глафира Яковлевна. Правда ли, что вас переводят от нас в женскую гимназию классною дамой и учительницей рукоделия? Ах, до чего жаль лишиться вас!
И под этими насмешками веселых шалунов гимназия делалась для Глебушки еще страшнее, его учение все несноснее, а тоска по ветлам и родимым местам вырастала в нем до размера недуга. Когда он кое-как дополз, наконец, до третьего класса, и ему уже исполнилось пятнадцать лет, отец, сжалившись над ним, взял его из гимназии, сшил ему вот такой же точно костюм, в котором он так походил не то на сокольничего, не то на гридня, и привез к себе домой. И дома он его сперва, по своему обыкновению, с яростью тараща глаза и тяжело отдуваясь, распушил, называя идиотом и лежебоком, а потом со снисходительной улыбкой добавил:
— А впрочем, солдатчины тебе не отбывать, да и именья на твою жизнь хватит с избытком.
И защеголял с тех пор Глебушка по усадьбе в своем новом, не совсем заурядном костюме. К костюму, впрочем, он отнесся совсем безразлично, а свиданиям с ветлами обрадовался до слез. Через несколько месяцев, однако, Яков Петрович дважды было попробовал пригласить для сына домашнего учителя. Но первый оказался пьяницей, а второй — лицом политически-неблагонадежным. Искать же третьего вдруг показалось делом до невозможности суматошным и скучным. Присев уже к столу, чтобы составить газетное объявление, и даже начертав первую строку: «Требуется дом. учитель», Яков Петрович позвал в кабинет сына.
— Ты корову через ять не напишешь? — спросил он его.
— Корова — в обоих случаях о, — сказал Глебушка, застенчиво потупляясь.
Яков Петрович о чем-то на минутку задумался, почесывая нос. А потом благодушно рассмеялся.
— В Бога ты веруешь, — сказал он, — водку пить, конечно, научишься. Ну, чем будешь не дворянин? Бог с ними, с учителями!
И зачеркнул написанное.
Встряхиваясь от воспоминаний, Глебушка зашевелился в фаэтоне, поправил на голове белую шапочку. Дорога уже давно шла ржаными полями. Ласкаясь к приветливому ветерку, выгибали зеленую спину поля и смыкались с малиновыми облаками на горизонте. Показались дубки, шесть одиноких дубков в поле, приткнувшихся на самом пути, как калики. Парфен сказал:
— Сколько лет я знаю эти дубки. Совсем не растут они.
— Отчего? — спросил Глебушка, широко раскрывая темные, отуманенные глаза.
Любил он дорожные разговоры с Парфеном.
— Должно быть, несладко дереву без лесного духа расти, и человек в одиночестве хилеет ведь, — сказал Парфен и осадил вороных на мелкую трусцу, давая им роздых.