— Гонят, — радостно крикнул Глебушка, наблюдавший за табуном с забора.
— Всех трех? — спросил Яков Петрович. Он сидел на верхней ступеньке крыльца, свесив чуть не до земли огромный, круглый живот.
— Всех! — весело крикнул Глебушка.
Сопя и отдуваясь, встал Яков Петрович с крыльца и грузно двинулся к воротам.
— Гонят! Гонят! — раздалось по усадьбе.
Вся усадьба высылала к воротам встречать пропадавших. Радостно виляя хвостами, выбежали вслед за людьми даже собаки. А Глебушку вдруг обдало всего пламенем.
«Опять на Черную тонь ехать мне надо, — думал он, — завтра же я поеду, завтра же!»
За ужином сказал он отцу в вопросительной форме и робея:
— Завтра вечером я на Черную тонь поеду? Чтоб те остальные пятьдесят рублей уплатить?
Отец, пережевывая крутые пельмени, сопя и хлюпая ртом, с трудом ответил:
— За рыженьких я и трехсот монет не пожалел бы. Дурак твой колдун!
Когда ложился спать Глебушка, неуютной показалась ему его комната, и точно мало воздуху было в ней. И не хотелось спать, и не хотелось читать, и ничего не хотелось. Одна мысль стояла в голове и в сердце:
«Завтра поеду».
И было грустно отчего-то.
Всю дорогу до Черной тони он не проронил ни слова, полный беспокойства и тревоги. И иногда думал, но без малейшей радости, а точно повинуясь чьему-то наказу:
— Вот увижу сейчас ее.
Но ее он не увидел, а увидел только Никодима. Высокий, степенный и бородатый, он стоял перед воротами и точно поджидал его. И ворота были заперты, и Никодим, как будто, не имел ни малейшей охоты отворить их, чтоб пустить во двор лошадей Глебушки.
— Ну что, деньги, что ли, привез? — спросил он его сурово.
— Деньги, — ответил Глебушка потерянно, вдруг смутившись его непреклонного вида. И зарылся в кармане, доставая деньги.
— Вот спасибо, — сказал Никодим, принимая деньги, но с тем же суровым видом. — Спасибо, что не обжульничал. Значит, можно еще людям на слово верить!
— С кем разговариваешь! — осадил его с козел Парфен.
— Не с тобою, видишь, — сказал Никодим веско. И добавил: — Ну, а теперь езжайте домой, что ли. Ведь нонча ворожить не будете?
Как будто острым лукавством засветились на минуту его глаза. Стыдно было просить о ночлеге. Глебушка смущенно думал:
«Гонит он нас отсюда».
Когда фаэтон, ляская рессорами, повертывал от негостеприимных ворот, там, за их замкнутыми полотнищами, неистово и злобно залилась собака и, внезапно оборвав лай, захрюкала свиньей.
«Это Картавый над нами издевается», — подумал Глебушка горько.
Домой он вернулся поздно, без мыслей в голове, точно совершенно опустошенный. Безмолвно он разделся, с головой укрылся одеялом и вдруг тяжко расплакался от обиды и боли. Он плакал долго и горько, порою тихохонько и совсем по-ребячески всхлипывая. А потом в его сознании все стало путаться, словно обволакиваться теплою паутиной. И тут низко-низко, почти касаясь его щек усами, над ним склонился становой пристав и сказал: