Илюша, сразу же невзлюбивший Богавута, и именно за его красивую внешность, фыркнул коротеньким, веснушчатым носом, скосил в сторону управляющего маленькие, слишком глубоко сидящие глаза и с досадой сказал:
— Ну, положим, не так уж он красив! Нос у него чересчур длинен!
Кофточкин поддержал товарища.
— Первое условие красоты — симметрия. Я некрасив, — проговорил он обидчиво, — я, может быть, очень некрасив, но все-таки симметричен. Вот хоть смеряйте мое лицо ниточкой! Вот смотрите, как у меня: нос — ровно вершок, лоб — вершок и от носа до конца подбородка, глядите, — тоже ровно вершок. А у него где симметрия?
— А умище-то у него! — снова восторженно воскликнул Лев Семенович, даже багровея от удовольствия.
— Вот, взгляните, — везде у меня ровно вершок, — повторял Кофточкин тоже не без удовольствия.
Раздраженно раздув щеки, Лев Семенович крикнул ему:
— А от уха до уха у тебя сколько? Две четверти?
— Положим, что не две четверти, а всего четверть пять восьмых вершка, — сконфуженно промямлил Кофточкин.
— Кофта! — крикнула ему с верхнего балкона Надежда Львовна. — Зачем такая щепетильная точность? Вы нравитесь мне и таким, какой есть!
— Конечно, если женщины смотрят только на наружность, то Сократ для них ноль, — обидчиво сказал Кофточкин.
Надежда Львовна крикнула:
— Ей-Богу же, женщины смотрят на все! Поверьте мне, Кофта! Ведь я же женщина!
А Лев Семенович бурчал:
— То-то Сократы и сидят в каждом классе по два года!
— А если учителя придираются! — сердито закричал на него и Кофточкин.
Когда солнце склонилось уже к закату, все поехали на пикник, в лес, на берег Сутолки, версты на четыре выше пастушьего хутора. На одной стороне поместительных дрог сели: Лидия Ивановна, Лев Семенович и черноусый молодой человек, назвавший себя Богавуту так:
— Брат здешнего станового пристава, готовлюсь на нотариуса!
А на другой стороне, с хохотом, разместились: Надежда Львовна, Богавут, Кофточкин и Илюша. Илюша, впрочем, все недовольно хмурился, так как Надежда Львовна явно умышленно уклонилась сесть рядом с ним и очень уж благосклонно поглядывала на Богавута. С полчаса, пока ехали, он все молчал, угрюмо пощипывая свои рыжие усики, потом также угрюмо запел:
В полдневный жар, в долине Дагестана,
С свинцом в груди лежал недвижим я…
Кофточкин, из чувства дружбы, подтянул было ему, но не в тон, чем и испортил Илюше все настроение. А ему было так сладко и приятно воображать себя умирающим в цвете лет из-за каприза молодой и легкомысленной женщины. Смерть казалась ему такой красивой, — красивее жизни. Но фальшивая нота спугнула прекрасный сон, и он замолчал, еще больше насупясь. Испугавшись фальшивой ноты, замолчал и Кофточкин и вплоть до самого леса с обидой и печалью думал: