Овраг все гоготал, точно неистово улюлюкал, натравливая зверя на зверя, любуясь ожесточенной схваткой.
— У-лю-лю, — буйно колебало воздух.
Обратную дорогу ехали молча, без звука, без малейшего шелеста, и даже на выбоинах ее плечо не прикасалось к нему.
Но это не вызывало сейчас обиды. Душа его казалась неподвижной, каменной, пустынной. Как и то лесное озеро, она могла бы сказать:
— Я гляжу, но не вижу, слушаю, но не слышу. Я — сейчас мертвая!
За полверсты от усадьбы поехали шагом. И молчали. молчали.
Не глядя на него, она соскочила с шарабана. Не глядя, взбежала на высокое парадное крыльцо. Он точно почувствовал ее плевок на своей щеке. И тут душа оттаяла, ожила и безысходно тяжело заплакала.
Два дня она не выходила из спальни, сказавшись больной, и в спальне же ей накрывала к обеду маленький столик горничная Аксинья Ивановна. Он даже не слышал эти два дня звука ее голоса, и огромный, залитый солнцем дом казался ему пустым и мертвым. А через два дня его послали в соседнее именье за ученым садовником. Когда он вернулся, он узнал от Аксиньи Ивановны, что барыня уехала погостить к тетке вместе с детьми.
— У тетушки они прогостят неделю, — говорила Аксинья Ивановна, жеманно прищуривая глаза. — Ровнехонько неделю.
Пикар выслушал это молча и во время обеда не проронил ни единого звука. Повар сказал:
— Пикар и всегда был разговорчив, как судак, а теперь ему и совсем рот зашили.
А в сумерки, когда в доме не было ни души, он осторожно прошел в ее спальню, подошел к постели и долго глядел на ее белое, нежное одеяло. Потом опустился на колени.
— Прости меня, прости, прости, — зашептал он вдруг, еле шевеля губами. И благоговейно прикоснулся к краю одеяла.
Но когда он прислуживал за ужином Халябину, в его груди все буйно и восторженно ликовало.
— Пикар, ты в самом деле умеешь править? — спросил его за ужином же Халябин.
— Умею, — однотонно ответил он.
— Барыню ведь нигде не вывалил, значит умеешь.
— Умею, — опять повторил он, чувствуя в себе ледяной, звенящий хохот.
Выйдя на крыльцо, он и в самом деле звонко расхохотался, запрокидывая назад голову и трясясь. Повар выглянул в окно кухни и поглядел на него с недоумением.
Все-таки неделя тянулась медленно и хотелось подстегнуть ее, как ленивую лошадь. Звезды горели по ночам бледнее; холоднее казалось дыхание Суры, и по ночам, в бессонные часы, к его изголовью подходил бледный, с всклокоченными волосами ужас.
Губы тряслись, одеяло не грело, и виски тупо ломило.
Ровно через неделю Халябина вернулась из имения тетки розовая, сияющая, благоухающая, прекрасная, как всегда.