И в ответ городовому с достоинством мотнул жирно напомаженной головой. Кучера с козел ни перед кем не ломают шапки; попадись сейчас сам исправник, Никифор с таким же достоинством мотнет ему павлиньими перьями своей круглой шапочки.
На повороте в пригородную слободку еще круче собрал Никифор пристяжек: нарядные и разбитные слободские девушки сейчас любоваться выездом будут, все до последней пуговки на поддевке оглядят на Никифоре.
— Малюсенькие! — чуть тронул он вожжами лоснившуюся тройку.
С козел уже были видны поля. Они лежали направо, налево, кругом, как хватал глаз, все обставленные копнами и скирдами, довольные и сытые, счастливые своей сытостью. Близко, мимо опрятных домиков слободки, шел загулявший мастеровой парень и, ломаясь в напускной разухабистости, наигрывал на гармонике. Навстречу тройке степенным шажком, как ходят беременные женщины, ехал воз с хлебом, затянутым пологом. На возу лежал мужик. Жмурясь от солнца и косясь на загулявшего парня, он добродушно поддразнивал его, подражая голосом игре гармоники:
— Масло есть, а хлеба нету, масло есть, а хлеба нету… Н-да, н-да, далинда, далиндуле далинда…
— А може, и есть хлеб? — огрызнулся парень.
— А може, и нет? — добродушно усмехнулся мужик с брюхатой, степенно покачивающейся телеги. И быстро задвигал руками, словно наигрывая на гармонике: — Масло есть, а хлеба нету, масло есть, а хлеба нету… Далиндули далинда…
— Сиволдай, — тянул мастеровой, брезгливо топыря губы.
Мужик хотел было выругаться со скуки, но увидел и узнал столбушинский выезд. Проворно задергал вожжами, уступая дорогу; обеими руками снял с головы тяжелую меховую шапку. Поклонился почтительным, долгим поклоном.
— Рожь везешь, — спросил его Столбушин, — на подторжье?
Голос у него был резкий и властный.
— Ржишку, Степан Ильич, — весело ответил мужик.
— Отчего не ко мне на мельницу? — опять спросил Столбушин, крупный, широкий, такой деловито-озабоченный.
Никифор придержал тройку. Мужик тоже остановил свою лошаденку. Приятно было ему разговаривать с самим Столбушиным.
— Да такие дела, Степан Ильич, — развел руками мужик, — думаю себе по-мужичьи: в городе продам и на деньги куплю, что надо по хозяйству.
— Да я бы тебе сейчас и задаточек дал, сколько надо, — весело сказал Столбушин, и его деловитое, чуть рябоватое лицо засветилось удовольствием.
Покупать и продавать было его жизнью, мозг зажигало точно вдохновением, и от покупки и от продажи мерещились в будущем неисчислимые барыши. Точно перед глазами перекатывались сверкающим, радостным потоком груды золота.