— А ты почем дашь за ржишку-то? — спросил мужик.
— По городской цене: 64 копейки пуд.
Мужик зачесал затылок, видимо весь погружаясь в арифметику.
Столбушин медленно добавил:
— И еще с моей стороны маленькая надбавка будет. На каждую подводу бесплатный стаканчик водки и ситцевый нарядный платок. Я этого наряду целый вагон из Москвы выписал. Ситцевые платки.
Он со вкусом смаковал каждое свое слово, точно пробуя разбередить аппетит мужика.
— Ну? — радостно воскликнул мужик. — По стакану водки и по ситцевому платку задаром? Ну?
Столбушин сказал:
— Получай, когда так, задаток. Да скажи всем огаревским — ты ведь огаревский, — скажи всем огаревским о моей бесплатной прибавке. Получай!
Мужик слезал с телеги радостно, почти восхищенно оглядывая Столбушина.
Никифор на козлах думал о Столбушине:
«Теперь этим самым бесплатным платком и стаканом водки он все городское подторжье до разу убил. Голова!»
Мужик, получая деньги, смеялся:
— А ты почем узнал, что я из Огаревки? Ась?
Смеялся и Столбушин, будто прислушиваясь к веселому звону золотого потока, щекотавшего сердце:
— У тебя какая рубаха?
— Какая?
— С цветной ластвицей! В каком селе рубахи с цветной ластвицей носят? Догадался?
— Голова! — восхищенно воскликнул мужик.
Никифор степенно тронул тройку. Тронулся с возом и мужик. И долго еще он думал о Столбушине, всплескивая руками:
«Голова!»
Крестьяне любили Столбушина, и больше всего за то, что он был родом мужик. В Березовке за семь верст от Огаревки и теперь есть три дома Столбушиных: Назар Столбушин — кузнец, Трофим Столбушин — бондарь и Трофим-маленький Столбушин — земледелец. Трофим-маленький родной дядя Степану Ильичу. Крестьянству нравилось в нем все: его крупная фигура, его сметка, его богатство и даже его рябоватость. Говорили о нем:
— Наш он. Прирожденный мужик. А мозги-то? И-и!
В праздничные дни по заваленкам рассказывали его историю. Босоногим, семнадцатилетним парнем Степан Столбушин ушел в Москву, в погоне за куском хлеба. Попал за буфет в чайную, извозчикам курносые чайники разносил. Через два года женился на вдовой хозяйке чайной. Еще через два года обернулся кредитом, завел на Москве семь чайных, а потом увеличил их число до двенадцати. А через двадцать лет, — четыре года тому назад, — приехал в свою родную волость богач-богачом. Купил в десяти верстах от Березовки господское именье Муравьев-хутор — две тысячи десятин земли. Заново отделал всю усадьбу. На тридцати подводах везли тогда березовские к нему в дом мебель из города. Вскоре же выстроил он паровую мельницу-крупчатку. Возвел винокуренный завод. Женился на дворянской дочери, красивой белокурой девушке, — зажил с нею в огромном каменном доме Муравьева-хутора. И стал с его приходом хутор этот ненасытным желудком всего уезда. Несметное количество всякого хлеба — и ржи, и проса, и картофеля — переваривал исполинский желудок, вырабатывая вино и муку, принимал и выбрасывал, выбрасывал и принимал, заставляя на себя работать все окрестности. Тысячи душ питались на счет столбушинского благополучия, и тысячи языков поминали его имя с благоговением.