Но я действительно заваливаюсь на спину и автоматически шевелю руками, будто пытаюсь выплыть отсюда – из этой абсолютной бездны, где нет ни верха, ни низа, ни лева, ни права, а есть только испещрённая огоньками звёзд тьма. Я рыбка огромного космоса, у меня ограниченное количество кислорода, он скоро закончится и я умру.
Это могло бы угнетать, если бы я имел хоть один шанс из миллиона на то, что мог бы спастись. Но такого шанса нет. И потому нет метаний. Я просто плыву в невесомости туда, где нет края. Плыву, потихоньку барахтаясь в этой пронизанной со всех сторон светом звёзд темноте, плыву туда, где меня никто ни ждёт.
Кто-то гниёт в земле, кого-то обгладывают гиены, кто-то превращается в вонючий дым, а я просто плыву себе во тьме, маленький живой космический мусор, плыву себе по невнятной траектории, переворачиваюсь, разглядывая в стекло видимую часть огромного мира.
В Петергофе, у фонтана, она протянула мне свою руку, руку с длинными пальцами, каждый ноготь на котором был настоящим произведением искусства и после того, как я коснулся этой прохлады губами, сказала:
- Нет ничего общего между полётом и падением. Когда ты летишь – ты свободен. Когда падаешь – нет. Никакого желания прыгать с парашютом у меня нет. Я летать хочу, а не падать. И вообще, гравитация – оковы.
У неё было обострённое чувство свободы.
А у меня теперь отсутствовало чувство какой бы то ни было гравитации.
Забавно. Я летал во снах, в реальности обнимая её, а теперь полёт мой – явь, а обнять её я не могу. В этом есть какой-то ограниченный кайф. На данный момент я даже не получаю удовольствие от того, что не могу упасть и разбиться. Тут некуда падать – сверху то же, что и снизу, слева и справа... впрочем, да.... тут нет ни верха, ни низа, ни лева, ни права... я просто автоматически считаю верхом то, куда направлена моя голова, а руки по прежнему считаю левой и правой.
Какой огромный мир.
Как много в нём звёзд.
Она стелит на лужайке тёплое одеяло. Шерсть мериносов. Усаживается на него и смотрит на меня, блестя потрясающими своими глазами в свете луны. Ждёт. Я вынимаю из рюкзака складной столик и раскладываю его. Затем достаю три бутылки и коробок спичек. Мне нравилось поджигать “Б-52″ именно спичками, а не зубочистками на манер всей этой братии в ресторанах.
Калуа.
Бейлис.
Куантро.
Чирк... Чирк... Пых!
- Держи трубочку, малышка. Не подведи меня.
Она хохочет, спешно тянет из импровизированного сопла горящий коктейль и пахнет смесью ликёров, когда я своими губами нащупываю её – тёплые, пухлые, сладкие...
Мне осталось жить часа три... Причём последние десять минут могут быть пыткой, если я не закончу всё это раньше. Скосив глаза вбок – наверное он правый? – вижу, что кислорода осталось на 2 ч 53 м.