Когда-то у него было темные густые волосы и красивые широкие брови. Сейчас то, что осталось, никак не соответствует старым фотографиям и моим детским воспоминаниям. Одни лишь карие глаза — знакомые — подсказывают, кто этот человек на самом деле.
— В этом есть смысл? — пожимаю плечами, с опаской глядя на его изувеченные руки. Боюсь трогать живое мясо. Боюсь увидеть на пальцах свежую кровь…
— Есть, говорят, — он прочищает горло, немного поморщившись. Мимика почти отсутствует. Если бы он имел шанс выжить, я уверена, пожалел бы, — дети, например.
Я нервно усмехаюсь. Последнее время я все делаю нервно.
— Нет, не думаю.
У него была отличная фигура. У него была белозубая улыбка. И, сколько себя помню, его глаза горели огнем. Не всегда, конечно, безопасным, но все же…
— И что ты будешь делать, когда все кончится? — он устроил мне интервью? Сейчас?
— Я не знаю.
По-моему, честно. Хотя бы честно.
— Будешь носить траур? — его левая бровь изгибается в презрении. Знает ведь ответ.
— Нет.
— Даже пару дней?
— Если ты так хочешь, пару дней поношу.
Мы прожили вместе с этим человеком три года. Ну почему я ничего не чувствую? Ну почему мне его совсем не жаль?.. Я боюсь потерять не Норвила, а тот устоявшийся порядок, тот план, к которому привыкла жить и с которым усилием воли смирилась.
У меня болит не сердце. У меня болит голова — из-за предстоящих похорон, проводов, бумажных дел и денежных выплат…
Человек уходит из моей жизни, а я все ещё играю с ним, все ещё дразню. Мама бы не одобрила такого поведения — обвинила бы меня в сумасшествии.
«Изабелла, он — твой отец. И тебе следует принимать это в расчет».
Да уж… в таком случае, согласно обычаям, мама, здесь должна быть ты.
— В нашей стране все имеют предсмертную просьбу, так?
Его вопрос выбивает меня из колеи. Я теряюсь. Отвлекаюсь.
— Да, наверное.
— И я?
— И ты, — вздыхаю, прикрывая глаза. Ожоги восьмидесяти процентов тела — не то зрелище, которым хочется любоваться. А если представить, насколько это больно… а он ещё разговаривает со мной. К тому же, достаточно ровно и спокойно. Смерти не боится — видел в лицо сто и один раз.
— В моем столе есть лист с адресом. Отправь на этот счет пять тысяч.
Я не могу даже удивиться как следует — внутри все так крепко стянуто, что не вздохнуть.
— Кому? — через пару дней я сама узнаю, кому. Стелле Говард и её… сыну. «Незаконнорожденному», как с глубоким отвращением продекламировала бы бабушка Мари. Моему брату, который знать не знает, что я на этом свете существую.
— Это имеет значение?
На миг задумываюсь. Затем качаю головой. Деньги-то все равно не мои. Исполню.