Тот удивился такому взгляду. Он не хотел задеть ее и уж точно не имел никакого отвращения к поврежденным пальцам, наоборот, все это время лишь хотел их коснуться, чтобы как следует согреть. А то, что Изель восприняла его реакцию как отторжение… резало. По живому.
Он остановился с ёлкой на полпути к автомобилю. Обернулся, не выдержав, и посмотрел ей в глаза. Прямо в глаза, которые от удивления отвести не успела.
Вернулся быстрее, чем мог ожидать. Подошел слишком близко, все еще не выпуская из рук плюгавенького дерева.
— Изель, — произнес, шумно сглотнув и постаравшись сделать все, чтобы голос не дрожал, — а какие у вас планы на это Рождество?
На ее лбу прорезались несколько морщинок. Порозовевшие щеки, кажется, опять покраснели, но не от холода, а глаза наполнились чем-то волшебным.
— Я… — думала, говорить или не говорить. Но заметив то, с каким ожиданием на нее смотрел поздний покупатель, все же решилась, — я особенного не планирую… равиоли с грибами, теплая ванна… да, ванна. И какой-нибудь фильм, наверное.
От приятных мыслей ее лицо посветлело, глаза мечтательно прикрылись — такие рассуждения явно доставляли ей удовольствие. Все же не согрелась до конца.
— И что же, никого не позовете?
Она мотнула головой, задумавшись.
— Ко мне обычно никто не ходит… да и звать некого.
Эта фраза предала Каллену решимости. Той недостающей, той так жизненно важной. По крайней мере, он хотел попытаться и, если придется, смириться с отказом. Но не уехать, зная, какого Рождества себя лишил.
— Изель, а можно я приду? — тихо спросил он.
Девушка растерялась.
— Я… — выдохнула, стараясь правильно отреагировать, — Эдвард, вы, наверное, просто не представляете себе моей квартиры…
— Мне все равно где она и как выглядит.
Продавщица нервно облизала губы, сведя туже ворот своего пальто. От метели ее волосы снова припорошило снегом.
— Вы просто не видели…
Эдвард всеми силами старался удержать внутри надежду и нетерпение, пряча их все глубже и глубже. Оставляя лицо беспристрастным.
— Значит, это «нет»?
Уголки ее губ опустились, глаза наполнились раскаяньем.
— Я все равно не уйду отсюда раньше, чем через два часа, — сожалеюще произнесла она, поморщившись, — только когда хозяин заберет ели, я смогу… уехать. Вы замерзнете до этого момента.
— Я надену пальто.
Эдварду уже хотелось уйти. Хотелось, проглотив все эти ненужные слова, оставив хоть немного гордости внутри, развернуться и уехать восвояси. Он ненавидел навязчивых людей, он их просто не терпел! И никогда не стал бы таким же, если бы не… своя квартира. При одной-единственной мысли о предстоящем торжестве среди молчаливых темных стен, у него чуть не потемнело в глазах. Пытки, сравнимой по жестокости с этой, еще стоило поискать. А боль заставляет переступать все принципы и, порой, даже самого себя.