Первое, что чувствуется в доме — странный запах. Горьковато-сладкий, с примесью горелых корочек, аромат. Он переплетается с алкоголем, но не теряется, не растворяется в нем. И раздражает рецепторы почище, нежели сладкая картошка, которую я готовила на обед вчера. Убийственный запах.
Нахмурившись, я иду сразу же на кухню. Не знаю, с чего бы вдруг Эдварду браться за кулинарные шедевры, но комком свернувшееся в животе плохое предчувствие пересиливает и обиду, и злобу, и все остальное. В конце концов, этого человека я люблю. И в конце концов, пока еще он мой муж.
В тишине пентхауса постепенно начинают появляться звуки. Вернее, один звук — всхлипы, то и дело скатывающиеся до негромких рыданий. И они, судя по тембру, мужские.
Я оглядываю кухню на предмет зоны бедствий. Стаканы так и лежат в разбитом виде, виски так и текут по тумбочке, а моя шарлотка, наверняка вместившая в себя парочку осколков, ждет своего часа возле вытяжки. Однако кое-что все же изменилось: посуда. На плите стояла посуда, а теперь она безбожно скинута. Сохранила свое местоположение лишь кастрюля с мясом, прикрытая крышкой — она дальше всех. Остальная же утварь нашла приют на тумбочке, полу и холодильнике. С явственным нетерпением кто-то освобождал конфорку…
Я подхожу ближе, стараясь дышать ровнее, пока страшные мысли заполоняют голову. Поселяются в ней. Хорошо, что плита не газовая… нельзя списать все на желание покончить с земным бытием.
Но картинка по центру самой большой из электрических конфорок, все еще, к слову, горячей, отнюдь не придает оптимизма. Словно бы отпечаток… словно бы что-то живое… подгорелое, а прежде живое. Панель грязная от жирности… пальцев?
Я замираю, как громом пораженная. Дав себе секунду на то, чтобы свести факты — отпечаток, запах и конфорку — воедино, чувствую возвращение знакомой дрожи.
О нет…
Кое-как перепрыгнув через разбитые стаканы и лужу виски, игнорируя и аромат, выедающий легкие, бегу на то и дело затихающий звук всхлипов. В гостиную. К дивану. За загородку, созданную телевизором. К креслу, вместившему на себя три желтых подушки, дарящие мне прежде оптимизм.
Эдвард здесь.
Он вздергивает голову, увидев меня, а глаза, как когда-то мои собственные, распахиваются. Он вздрагивает, будто своим появлением я его ударила, и едва не падает с кресла. Красные ободки глаз, намокшие ресницы и лицо, скованное от слез — все, что вижу, прежде чем обратиться к своей цели. Сконцентрироваться на ней.
— Покажи мне немедленно, — дрожащим голосом велю, откидывая ногой подушки на полу и присаживаясь рядом с креслом, — сейчас же. Быстрее.