И в тот момент, когда я попыталась воспротивиться, в ту секунду, когда едва сдержалась, чтобы не выбежать вон из этого заведения с высокими потолками и огромными люстрами, он спросил меня:
— Знаешь ли ты, Изабелла, сколько я зарабатываю каждый день?
Я тогда не ответила. Но от его слов подавилась слюной:
— Семьсот восемьдесят пять тысяч долларов, рыбка. Этого хватит, чтобы купить тебе не только все мороженое в этом ресторане, но и в каждом его сетевом подобии нашего штата.
Так что мороженое мне пришлось съесть.
Цветы, кстати, которые встречают нас возле самой кромки воды, на ступеньку отделяющие подол моего платья от влаги, очень напоминают его. Такие же округлые, такие же яркие — светло-малиновые с крапинками красного. И стебель у них темный-темный, точно шоколад.
— Осторожно, — советует Эдвард, вырывая меня из задумчивости. Прежде чем окончательно оказаться на земле, предлагает приподнять платье, — а то намокнет.
О да, мокроты бы не хотелось…
— Спасибо, — тихонько отвечаю, выполнив дельную просьбу. Неумело берусь за бордовую тяжелую ткань и переступаю опасное место. Крепкое рукопожатие мужа помогает — благодаря ему я все еще на ногах.
Дорожка, ведущая от берега куда-то вглубь острова, вымощена камнями. Но не теми булыжниками, какими принято в Австралии прокладывать «тропы здоровья» в места обитания кенгуру, а ровно отшлифованными, искусно сложенными в интересную мозаику камешками. По ним удобно идти, чем Эдвард пользуется. На секунду оставляет меня без поддержки, отдернув края своего пиджака и поправив галстук. Его запонки блестят от луны, поднявшейся за нами.
— Ты чудесно выглядишь, — тихонько сообщаю ему, заметив отблеск волнения в глазах.
Любимые мною губы изгибаются в ласковой улыбке, возвращая руку куда положено. Правда, в этот раз держит меня не за ладонь, переплетая пальцы, а под локоть. Как в самые стародавние времена. Как повелось.
— Спасибо, Беллз. Но с тобой сегодня все равно никто не сравнится, — и подмигивает мне. И ведет вглубь острова.
Невдалеке, пока пересекаем тот отрезок пути, где только мы, фонари и тропические заросли (но подстриженные и обработанные настолько хорошо, насколько вряд ли сможет предложить любая оранжерея) слышны звуки классической музыки. Нечто знакомое. Бах?.. Да, мне кажется, что он. Французская сюита номер два.
Эдвард дышит ровно и спокойно — мне бы его уверенность. Прижимает меня к себе, создавая пальцами ощущение полной и такой вдохновляющей власти. Ведет меня за собой, и я иду. Отвечает за меня, и я позволяю ему. Больше всего на свете боюсь в этот вечер ударить в грязь лицом. Первое впечатление, говорят, самое важное. Его-то и страшнее всего испортить.