Легонько поглаживаю темное дерево, представляя кожу мужа на его месте. Гляжу на то, как изворачивается, чтобы разобраться с запонками, и воображаю, как мои пальцы скользят по его запястьям к локтям, не обделяя вниманием жесткие волоски на руках; вижу, как, поцеловав его шею — самое незащищенное место в человеческом организме и самое эрогенное, если судить по Эдварду, — спускаюсь к груди. Прокладываю очередную дорожку поцелуев, двигаясь к своей цели. Наслаждаюсь тем, как пахнет он сам. Не один парфюм, не второй, не третий… его запах. Его запах — лучший на свете. Я поняла это еще в ту ночь, когда он позвонил мне через неделю после первой встречи. Когда сел в мою машину, не особенно заботясь о ее марке и комфорте, окутав собой. И той же ночью, когда уснул у меня на коленях, предоставив возможность наслаждаться ароматом столько, сколько пожелаю. То есть десять с половиной часов.
Едва слышный щелчок, который издает надетое украшение, прогоняет ненужные теперешней ситуации мысли из моей головы. Если этой ночью мы доберемся до постели, будет чудесно. Но что-то мне подсказывает, что заседать «присяжные-заседатели» будут до раннего утра.
Заранее с обречением взглянув на галстук, который забирает с тумбы, Эдвард чуть прикрывает глаза. Темные оливы, лучащиеся радостью, когда просыпаюсь с ними утром, и наполняющиеся огнем, когда засыпаю рядом, черствеют. В них проскальзывает раздражение.
На мгновенье мне кажется, что Эдвард обернется и позовет меня. По его расчетам, я уже должна была и переодеться, и накраситься — это обычно не занимает уж очень много времени.
Однако мистер Каллен не относится к тем, от кого можно ждать предсказуемых действий. А потому он не оборачивается. И не зовет меня. Сам, стоически надев галстук под воротник рубашки, намеревается справиться с ним.
Не слишком длинными, зато очень проворными и нежными, пальцами мужчина осторожно, как хрупкую льдинку, затягивает петлю. Старается обойтись без резких движений, старается не задеть концы, которые легко запутать, и не потерять верное направление, напряженно глядит в зеркало. Оценивает свои действия и медлит, разбираясь, верны ли они.
Я трижды показывала ему, как это делать. Он трижды при мне завязывал его правильно. Но, видимо, это была совершенно ненужная для его математического мозга информация. Каждый раз она безбожно искоренялась, и Эдвард снова и снова вязал на своей шее морские узлы.
И это, конечно же, не могло не произойти сегодня. Галстуки — одни из немногих вещей, что ему не давались. Стоило бы признать.