Ответом мне служит утешающе-нежный поцелуй в лоб. Тот самый, какой умеет дарить только Эдвард.
И я закрываю глаза.
Он здесь.
* * *
Я чувствую этот взгляд даже краешками пальцев.
Его в принципе сложно не почувствовать, а сейчас, когда я так боюсь и так надеюсь, одновременно, что сон станет явью, и вовсе.
Со мной происходят странные вещи за эти дни. Мама, как квалифицированный психолог, сказала бы, что все это от стресса из-за потери ребенка. Но об этом событии в моей жизни, я надеюсь, она не узнает… никто больше не узнает. Я не выдержу разговоров.
Я открываю глаза. Никак не предваряя этого, не делая вид, что просыпаюсь медленно, попросту открываю. И встречаюсь с беззастенчивыми темными оливами, что стали с ночи еще темнее.
Эдвард опирается о подоконник, с которого я столько времени наблюдала за морским простором, все в том же ночном сером джемпере. Волосы его взъерошены, но лицо гладко выбрито, а глаза горят. Он и сосредоточен, и недоволен, и в недоумении, и… ужален. До глубины души.
Я беспомощно вожу глазами по комнате. Ничего не изменилось со вчерашнего дня, кроме появления мужа. Не сон… не сон ведь, правда?..
Впрочем, пару раз моргнув и избавившись от пелены сонливости, что мешает видеть вещи в истинном свете, я начинаю не понимать, в каком именно месте реальность и нереальностью разошлись.
Я помню одного Эдварда — того, которого видела ночью. Которого видела каждый день за время нашего брака.
Но сегодня передо мной другой человек. Довольно ощутимо. И я не уверена, что хорошо его знаю… что имею представления о том, что происходит.
У Каллена вытянулось лицо. Вытянулось и заострилось, особенно у скул. Щеки заметно впали, они темными тенями видны среди бледной кожи. Благородная лепка лица стала чем-то наподобие ясно очерченных линий каменного памятника. Оно какое-то… неживое, это лицо. Изможденное, пронизанное бесконечным терзанием, выжатое. И подбородок, выступивший вперед… и эта презрительная ниточка синевато-серых губ… нет в них розового ни на грамм. Словно бы специально окрасил.
Я шире открываю глаза. Чем дальше — тем хуже. Бронзовый цвет волос у Эдварда в основном сохранился, но то тут, то там, я своим неожиданно приметливым зрением (как бы не хотела списать это на блики или особое освещение) вылавливаю седину. Под цвет ей как будто побелела, посерела кожа.
Но самое страшное — это глаза. Под ними глубокие сине-черные круги, которые кто-то явно пытался замаскировать тональником, но не смог. А слой-то глубокий.
И зрачки. Мне чудится, или они расширены? Придают взгляду жесткость и яростность. Оголяют заточенное лезвие меча.