Он щурится. Возвращает мне поцелуй.
— Не за что, рыбка.
Сразу же по прилету, после ужина заказанной на дом пиццей «Четыре сезона» и выпитой кока-колы — неожиданно домашний сет, хотя никогда бы не подумала — мы укладываемся в постель. Эдвард обнимает меня, я, как могу сильно, обнимаю его. Хочу слиться воедино.
Квартира не изменилась. Не изменился дом, вид, парковка… мы изменились. И потому все это немного странно. Снова — как во сне. Нет у меня более точного определения.
Зато мы оба знаем, что немного нервирует Эдварда, если быть честной, что завтра начинается не просто новая жизнь, а почти что новая эра. С новыми правилами, новыми попытками, новыми мыслями и новыми… нами.
Чего бы это не стоило.
— Я люблю тебя, — накрыв ладонью область у его сердца, откровенно признаюсь мужу. Не знаю, может ли быть момент лучше.
— Я люблю тебя, — в ту же секунду отвечает он, синхронно повторив мое движение. Слабо улыбается. Зарывается лицом в мои волосы. Целует кожу. — Ради тебя, моя Рыбка. Все это — ради тебя. Я не сдамся.
Говорит он так под действием момента, а может, потому, что лекарства действуют, не давая проснуться его боли или же на пороге нового мы всегда выглядим чуть смелее, говорим решительнее… не знаю. Но знаю другое — я верю Эдварду. И веру мою ничем не поколебать. Это уж точно.
Он позвал её в небо.
И она поднялась,
Стала мигом почти невесомой…
Он почувствовал с ней
Неразрывную связь —
Из ведущего
Стал вдруг ведомый
Этим странным созданьем
Из мира теней
Грациозно кружившим при взлёте.
Он поверил в неё.
Он доверился ей
Целиком
В этом странном полёте.
[5]В тот день он сказал мне: «Давай уедем в Сидней».
Я кладу вафельную доску в голубой глазури на второй ярус большого песочного торта. Подготовленные крема в кондитерских шприцах устроились на второй кухонной тумбочке, поджидая своего часа.
— Белла, — Даниэль, появляющийся из дверного прохода, ведущего в гостиную, окликает меня. В руках у него небольшая оранжевая коробка, — привезли сахарные украшения.
В мальчишке, который коротал со мной сложные темные дни на острове возле Норвегии, практически ничего не изменилось. Те же волосы, те же глаза, та же улыбка… только взрослее он стал, мужественнее (хоть сразу и не разглядишь), а еще, наконец, снял серьги, что так раздражали Аро… Аро, который ни слова об этом не говорил.
— Поставь сюда, — я сметаю в мусорное ведро использованную бумагу для выпечки, освобождая место на столе, — и как дела с шариками?
— Уже почти все надули, — успокаивает меня мистер Вольтури, — Аро лично следит за процессом.