Выезжая из отеля рано утром, а приезжая поздно вечером, мы успеваем все. У нас сотня фотографий за эти дни, уйма впечатлений и нескончаемое гастрономическое удовольствие от изысканных блюд.
Мы купаемся в океане, загораем на своем личном пляже, играем в карты у бассейна и даже жарим небольшое барбекю на нашем личном гриле возле виллы.
Я и представить себе не могу лучшего окончания нашего отпуска, чем вот такой уикенд. По-моему, Золушка должна мне завидовать. По сравнению с ее принцем, мой оказался Королем. А еще истинным волшебником, потому что все настолько продуманно, организованно и впечатляюще, что у меня просто не находится слов как следует все описать. Даже домой возвращаться не хочется…
Все-таки Эдварду нет равных. И не будет.
Впрочем, даже в такой огромной бочке меда обнаруживается ложка дегтя, которая способна здорово понизить настроение и уничтожить прежний настрой.
Это случается снова.
Неконтролируемое, непонятное, всегда приходящее не вовремя и всегда заставляющее моего Эдварда мучится, оно сдается только сильнодействующим таблеткам. И то не сразу.
Сначала ничего не предвещает беды — любя друг друга столько, сколько позволяет тело и уставший от многих впечатлений за день мозг, мы и во второй день укладываемся спать ближе к трем ночи. Самолет в полдень, успеем еще и искупаться в океане, и позавтракать — времени уйма.
Эдвард безмятежно спит, прижав меня к себе и оплетя ногами мои ноги, всегда словно бы опасаясь, что куда-то убегу. Над нашей кроватью москитная сетка, отчего спим будто бы в полупрозрачном мареве, а простыни мягкие и чуть-чуть шуршащие, потому слышно каждое движение.
Эти простыни мне и выдают мужа, когда просыпаюсь часом позже, в четыре. За панорамным окном спальни начинает светлеть, небо нежно-голубое, царят предрассветные сумерки. И в этих сумерках он, полутемный, с побелевшим лицом, катается по кровати, вцепившись руками в волосы.
Я знаю, что долго терпел. Я открываю глаза, моргаю для фокусировки взгляда и тут же понимаю это по скрипу простыней. Всегда лежит тихо, когда боль сносная. Никогда меня не тревожит.
Поднимаюсь с постели, не тратя время на сожаления. Он знает, что сожалею. И знает, что вместе с ним мне тоже больно — от каждого стона. Поэтому и молчит.
Я мочу в нашей ванной комнате полотенце, принося ему. Достаточно тонкое, мягкое, приятное на ощупь. И холодное, конечно же.
— Ш-ш-ш, — с трудом не сжав зубы, когда смотрю на сведенное судорогой лицо, шепчу я. Кладу полотенце на лоб, дождавшись его более-менее ровного положения, — сейчас пройдет. Все пройдет.