— А что раньше? — интересуюсь.
— Раньше надо было пороху в ствол засыпать, потом пыж шонполом затолкать, потом пулю забить, пистон поставить на брандтрубку[39] и один раз стрельнуть. И заново заряжать. Мешкотное дело! А ежели под дождем, или на ветру, то в ствол и песку и воды наносило, осечки через раз случались. Вроде зарядил, приложился, щелк — ан нет выстрела, а супостат уже перед тобой, некогда снова заряжать, бей его штыком да саблей.
— Эге, а ежели супостатов али лиходеев трое-четверо? Тогда как?
— Тогда, Василий, с собой надо было носить три-четыре пистолета и саблю. Аль бебут — это кинжал такой, флотский. Отстрелялся, саблю в руку и рубить — колоть. А таперича — шалишь! Шесть пуль зараз — это тебе не фунт изюма! А винчестер ихний и вовсе пятнадцать!
— Скока-скока?
— Вот стока, — Никанорыч растопыривает все пальцы на руках и потом еще раз одну пятерню. Ну, тут он прибавил лишку, сдается мне, что четырнадцатизарядные вроде были, не больше. А может и не знаю чего…
— Ого! А винчестер это что?
— Это винтовка новая, магазинка. Стреляет быстро — страсть!
— Покажешь?
Никанорыч хмыкнул:
— Тебе зачем?
— Дык… интересна… А энтих, патронов, где берешь?
— Мериканцы который год в Николаевске лавку держат. Торгуют ружьями и револьвертами, пистоны к ним продают, пули, порох, дробь, патроны. Снаряжение у них там всякое — разное, струмент опять же — пилы, топоры, лопаты, огнива[40], лампы карасиновые. Мериканская одежа-обужа — шляпы, сапоги, перчатки… чего только нету! Сам увидишь, как дойдем. Она на берегу, лавка-то ихняя, рядом с портом. Чтобы товар таскать недалеко.
— Стрельнуть дашь?
— Ну, коли есть охота… Завтра постреляем. Щас уже темно, почти ничего не видать, да и народ еще вон бродит туда-сюда. Половина деревенских уже спит, чего пальбой их булгачить. Завтра днем и постреляем. И Егорка заодно стрельнёт, давно пора его учить-натаскивать, да недосуг все.
— Никанорыч, а сколь ружей у тебя?
— Хе-хе! Много. Цельный ящик. И дома еще.
Глава шестая. Ну никогда не было, и вот опять!
… от причала в Софийске[41] отошли сильно позже полудня — заезжий поп служил службу в местной церкви. Собралось все население, все пассажиры и команда с парохода, кроме вахтенных. Я не пошел — в церковных камланиях и песнопениях не разбираюсь от слова совсем, а упороть какой-нибудь косяк могу, знаний в церковных делах полный ноль. В поголовно верующей стране нарушение религиозных правил с рук никому не сойдет, мне тем более. За кощунство и вероотступничество карают жестоко.
Как оказалось — ничего не выгадал… Ну, почти. Никанорыч вернулся какой-то вздрюченый, в глаза не глядел, резче, чем обычно командовал Егоркой, потел, хмурился и злился. Что-то произошло! Поглядим. Если что, сам скажет. А если будет молчать… Мои гадания кончились просто — Фролов отослал Егорку на нос баржи, за тросом глядеть и подозвал меня, мол, дело есть. Вполголоса сказал: