Пожимаю плечами. Никанорыч продолжает нудить:
— И непрост ты, Вася. Ой, непрост. Под дурачка-то ловко машешь, Егорка и не догадывается по молодости. Кабы не словечки городские, да барские, что мимоходом у тя проскакивают… Свяжись-ка с тобой… Подведешь меня под монастырь! Ой, подведешь… Да ужо подвел, коль вскроется, что ведал я, что ты убогим только прикидываисся. Вот забожись, что не мазурик ты!
Я засмеялся, несмотря на важность момента, так это забавно прозвучало. Как дети они тут иногда, ну совсем.
— Иван, свет Никанорыч, да мазурик любой божбою забожится, лишь бы обжулить тя, да объегорить! Он тем и проживается, работа у него — людей омманывать. И ничего святого нет у него за душой, такие ухари есть, что и в церкви крадут. Вот ей-богу, крест святой, не мазурик я, не беглый, не гультяй каторжный, не душегубец, — троекратно крещусь. И спрашиваю:
— Ну что, теперь веришь мне?
Фролов так на меня посмотрел, что сразу стало неуютно. М-да. Переборщил…
Мимо проплывают бесконечные сопки, заросшие густым ельником. За прибрежными сопками поднимаются гольцы, верхушки которых уже побелели. На них уже зима, которая вот-вот наступит ледяной пятой на реку. Последние дни октября, последние дни навигации. День отличный, солнце напоследок балует теплом, в суконке и свитере даже жарковато. Трубка курится не быстро, сидим молча, Никанорыч изредка рулем шевельнет, всплеснет волна под бортом и снова молчим. А чего говорить? Я все что мог, сказал, теперь слово за Иваном. Прошел, час, потом другой, Никанорыч думал думу, а я ждал… вторая трубка… третья…
— Дядька Иван, смотри, — закричал Егорка, внезапно вскочив на ноги и показывая на левый берег, аж приплясывал от возбуждения. С парохода были слышны разноголосые вопли. Мы удивленно подняли взгляды на Никанорычева помошника.
— Чего это он? — Никанорыч привстал.
— Смотри, смотри, — Егор задергался еще пуще.
Я вскочил на ноги, Никанорыч накинул ременные петли на румпель, чтоб его течением не закрутило и мы, не сговариваясь, кинулись к левому борту.
На берегу разворачивалась одна из лесных трагедий. Волки выгнали на косу сохатого и взяли его в кольцо, но подходить вплотную пока не рисковали. Баржа шла не более чем в ста шагах от берега, зверье нас видело, но жажда добычи оказалась сильнее страха перед человеком. Волки не уходили.
— Твари, — словно выплюнул Никанорыч.
Я удивленно гляжу на него:
— Ты чего? Обычное дело.
— Ненавижу! Стаей одного рвать…, - Никанорыч бешено смотрит на берег и вытаскивает револьвер. Вокруг него неподдельно искрит тугой ненавистью, Егорка аж попятился. Кулаком толкаю шкипера в плечо: