— Доброго дня, Петрович. Докладаю, груз доставили, вернулися все, потеряли лошадь, китайцы и возчики ропщут.
Куприянов поднял на меня глаза:
— Проходи, Михалыч, рассказывай, что с лошадью и почему грузчики взроптали.
— Ограбили нас. По дороге дважды останавливали какие-то шаромыжники. Первый раз обошлось, как сказали, что храм строить едем. А потом другая банда. Окружили, морды в платках, ружья наставили, руки, мол, в гору. Нам и деваться некуда. Возы ощупали, харч и деньги отняли. Самую добрую лошадь увели. Пришлось груз на две телеги раскладывать. Везли бы что дорогое, так без груза бы остались. Китаезы нашенские ехать боле не желают, опасаются. Надо думать, как дальше быть. Ты как хошь, Петрович, но и я так ездить несогласный.
Куприянов вздохнул.
— Даже не знаю, что и делать, Василь Михалыч. Бандитов в округе очень много. Как золото нашли, так спокойная жизнь и кончилась. Такое впечатление, что в Калифорнию съехались отщепенцы со всего мира. Охрану нанимать — дело дорогое и хлопотное. Да и не возьмется никто — тут китайцев за людей не считают, защищать их не будут. Право, в растерянности я…
Лицо Петровича выражало неподдельное огорчение. Я молча ждал, чего он придумает, но по ходу пьесы, у святого отца мыслительный процесс застопорился. Молчали долго. Петрович предложил мне чаю, а сам все задумчиво ходил по кухне с бубликом в руке. Даже не откусил ни разу. Видя, что он так и не сообразил, как из этой передряги выкручиваться, я предложил:
— Петрович, есть мыслишка. Выделяй денех, буду винтовки покупать. С дробовиками.
Куприянов всплеснул руками:
— Зачем вам винтовки, Василий Михайлович? У вас же есть револьвер!
— Один револьверт погоды не сделает. Тем более, супротив четырех-пяти ружей. А вот будь все возчики и грузчики с оружием, лиходеи к нам бы не сунулись.
Куприянов, голосом выше октавы, чем обычно, вопросил, нет, возгласил:
— Виданное ли дело — церковным служащим ввязываться в дела мирские! Эти негодяи вас на месте застрелят. Нужно обратиться в полицию. Пускай полиция борется с преступниками. А вооружать рабочих… для церкви не допустимо!
Как я и думал! Сейчас начнется — не убий, надо божьим словом, то да се… Я б стерпел, кабы касалось чего поесть, кому не вдуть, во всяком случае не стал бы поперечничать. А когда по чужому недомыслию приходится собственное пузо под пули подставлять — ну уж нет, так просто от меня не отбояриться.
— Твоя воля, Петрович. Но я не священник, хоть при церкви и живу, потому спрос с меня как с обычного мужика. Да и полиция — она только в городе. А за городом кричи — не кричи, не дозовешься. И не серчай, ежели рабочие откажутся ездить. Да и я не желаю судьбу пытать. А ну как убьют кого из нас? Так, с озорства да форсу бандитского для? Твоя совесть будет покойна? Разве не грех — знал, что опасно, но отправил черту в зубы и ничем не снабдил для защиты живота свово?