– Но он не мог этого сделать!
– На курок нажать не мог, – поправил Константинов, – и, видимо, не нажимал. Но участвовал – точно.
Они еще подумали, а потом посмотрели друг на друга.
– И что делать? – тоненьким голосом спросила Лера. – Сами мы не справимся. Доказательств-то никаких нет.
– Когда ты встречаешься с Башировым?
– Завтра в три.
– Вот завтра в три ты у него и спросишь, что мы должны делать. Я думаю, что дальше это уже не наше дело.
– Этого не может быть, – сообщила Мелисса Синеокова пожилой врачихе, – этого просто быть не может!
– Почему? – спросила та, перестала писать и подняла очки на лоб.
В очках отразилось больничное окно, наполовину замазанное белой краской, выше краски синее небо и зеленое дерево. И небо, и дерево извивались во врачихиных очках, как будто плавали.
– Потому что этого не может быть, – упрямо сказала Мелисса и покосилась на свою книжку, которая торчала из врачихиной сумки.
Вот интересно, узнает она меня или не узнает? И если узнает, что она обо мне подумает? Что я гулящая? Сумасшедшая? Истеричка? Наркоманка?
Помедлив, врачиха снова опустила очки на нос и приготовилась писать.
– Я абортов не делаю, – сказала она довольно холодно. – Так что вам придется обратиться к кому-то еще.
Каких еще абортов?!
От этого кошмарного слова Мелисса покрылась холодным потом и ее сильно затошнило.
Так сильно, что она вскочила с места и ринулась к раковине, полускрытой раздвижной белой ширмой. Добежав, она взялась за нее двумя руками, наклонилась, и сухие спазмы волной прошли по животу и горлу. Мелисса тяжело задышала ртом.
Врачиха со своего места наблюдала за ней, и вид у нее был скептический.
Мелисса перестала тяжело дышать, зато начала икать, и отра-зившееся в зеркале бледное лицо с каплями пота на переносице, с синевой под глазами, с родинкой на щеке, у губ, показалось ей отвратительным.
Нет, нет, она не хочет делать аборт, она ни за что не согласна на аборт, она… умрет, если еще хоть раз в жизни услышит это слово – аборт!
– Может быть, выпьете воды? – спросила врачиха. В голосе звучала сплошная ирония. – Что это с вами? У вас уже были признаки токсикоза? Восьмая неделя – самое для него время!
– Для кого? – хрипло спросила Мелисса, открыла воду и умылась. На бортике белой раковины стояла металлическая кювета, а в ней что-то лежало. Мелисса не могла смотреть на то, что в ней лежало.
– Для токсикоза, – пояснила врачиха, наблюдая за ней. – Я вызову сестру, она даст вам успокоительное.
И потянулась к телефону.
– Не-ет! – завопила Мелисса.
Вот только сестры с успокоительным ей не хватало! Она и так по коридору прошмыгнула мышкой, в очках и в платке, и сдернула амуницию, только когда за ней закрылась дверь и она поняла, что одна в кабинете с наполовину закрашенными окнами, то есть не одна, а с врачихой, которая за ее манипуляциями следила с интересом. И в консультацию она приехала под вечер, так, чтобы было поменьше народу, чтобы никто ее не заметил, не узнал, не стал просить автограф – в гинекологическом отделении!.. В карточке у нее было написано, что она Людмила Голубкова, а никакая не Мелисса Синеокова, и у нее была надежда, что врачиха ее так и не узнает – а вдруг повезет?!