Она слушала с полным безразличием. Возбуждение, владевшее ею утром, улеглось. Былые нервозность и кокетство исчезли, в уголках губ пролегли горькие складки.
Петерсен старался говорить ласково. Более того, ему хотелось дать ей понять, что его появление здесь без инспектора полиции продиктовано совсем не враждебностью.
В нем происходило нечто противоположное тому, что он испытывал совсем недавно. Он все еще был во власти открывшейся перед ним картины оживленного порта, и образ девушки лишь накладывался на это воспоминание.
— Скажите, сколько денег было у вас с собой при отходе из Гамбурга?
Она улыбнулась безнадежно и в то же время саркастически. Но этот сарказм был обращен не на собеседника, а на себя самое, вернее на судьбу.
— Эти деньги должны быть при вас, — поспешно добавил Петерсен. — Вы не могли их истратить на пароходе: расчеты производятся после рейса.
— Значит, со мной их не произведут.
Она не сдвинулась с места, только подняла руку. Ее сумочка из крокодиловой кожи с маркой одного из лучших галантерейных магазинов Лондона лежала в багажной сетке над головой.
Катя потянула за ручку, и сумочка упала на койку.
— Возьмите и сосчитайте. Только сперва передайте мне мои папиросы.
Капитан не шевельнулся. Тогда пассажирка сама раскрыла сумочку, протянула Петерсену, щелкнула зажигалкой из чеканного золота.
— Это все, что у меня есть. Как! Вы не решаетесь?
Она прищурилась: папиросный дым ел ей глаза. Достала из сумочки носовой платок — точно такой же, какой нашли в чемодане Вринса, резную металлическую коробочку с губной помадой, пудрой, тушью для ресниц и вытряхнула на койку тонкую пачечку кредиток.
— Считайте… Десять марок. Пятьдесят бельгийских франков. Три французские бумажки по десять франков… Да, забыла! Два с половиной голландских флорина.
Она смахнула на пол пустую сумочку, еще теснее прижалась к переборке и повторила:
— Это все.
Если в голосе ее и слышалось возбуждение, то приглушенное. Лицо у нее стало совсем обыкновенным и мало чем отличалось от лиц, знакомых Петерсену.
Однажды его шестнадцатилетняя соседка, с которой он гулял в горах, споткнулась о корень ели и вывихнула себе ногу. Она была кокетлива. Еще за минуту до падения подшучивала над ним. Она не заплакала. Даже продолжала улыбаться. Но лицо у нее стало жалкое, растерянное, пошло пятнами, губы беспомощно задрожали.
Сейчас Катя чем-то напоминала капитану эту молодую норвежку; в свою очередь, девушка безусловно почувствовала, что он смотрит на нее новыми глазами: недаром она так неожиданно и незаметно запахнула пижаму.