Они шли по вечереющей улице. Шли из школы, где Лола Игнатьевна коротко и отчетливо проинформировала Якова Львовича о том, что сын его склонен к дерзости и высокомерию и оказывает на одноклассников дурное влияние, а это, несмотря на блестящие способности сына, кончится плохо.
— Я не буду вам говорить, что я об этом думаю, — сказала Лола Игнатьевна, я просто в деталях расскажу несколько его выходок, и вы сами поймете, что мальчик ваш — на опасном пути.
Яков Львович внимательно выслушал все, что ему рассказали, поблагодарил, печально качая красивой седой головой, и теперь они гуляли по улицам — высокий, статный мужчина и длинный, на голову выше отца, юноша…
— Зачем тебе это нужно? — с неодобрением спросил Исаков-старший.
— Но ведь ты сам всегда говорил, что человек должен быть порядочным…
— Во-первых, до определенного предела, — нахмурился Исаков-старший, за которым порядочность больше похожа на глупость…
— Ты мне раньше этого не говорил… — удивленно перебил Исаков-младший.
— Раньше ты был ребенком, и из-за этих твоих дурацких разговоров у тебя не было неприятностей. Не было именно в силу того, что ты — ребенок и никто к твоим словам всерьез не относился. А теперь ты вырос, и это надо учитывать.
— Значит, говорить то, что хочешь, можно только тогда, когда к твоим словам всерьез не относятся?
— Не иронизируй, — поморщился Исаков-старший. — Дело серьезное. Честно говоря, я давно уже не одобряю твое пристрастие к ораторской деятельности. К чему это? Что это может изменить? Чего ты хочешь?
— Справедливости!
Исаков-старший хмыкнул.
— Ты ведь неглупый человек, Боря. Пора бы уже понять, что жизнь штука сложная, и движут ею вовсе не законы добра и справедливости. Есть законы посерьезней…
— Ты мне раньше этого не говорил… — упрямо повторил Исаков-младший уже с отчаянием.
Ему хотелось, чтобы отец и теперь не говорил ему этого, потому что ему стало вдруг тоскливо и неуютно: изменилось все как-то вокруг… Дома, что ли, скособочились на родной улице или небо стало ниже в мире, где, оказывается, не в добре и справедливости было дело… И это отец ему говорил, самый главный человек, самый умный, все на свете знающий и понимающий…
— Как ты можешь? — растерянно сказал Исаков-младший. — Что ты говоришь?! Ты — человек искусства!.. Ты что, меня разыгрываешь?
Ах, как славно было бы, если бы отец вдруг рассмеялся и сказал: «Конечно! А ты что, поверил?»
— Искусство! — усмехнулся Исаков-старший. — Ты книжек начитался, Боря. Искусство — это искусство, а жизнь — это жизнь, их ни в коем случае не надо путать, ты что, еще не понял?