— А чего? Его все так зовут!
— Я спрашиваю: как еще? Вспоминайте.
— Хрюзантема! — стали вспоминать. — Хрюкадав, Хаврон…
— Всё?
— Не, еще Хрюк-бряк!
— Хрюшкин!
— Всё теперь?
— Вроде всё…
— Так вот, — тихо сказал Саня, — если я еще раз… Если хоть один-единственный раз я еще это услышу…
И опять где-то рядом затрещало — там опять побежали прочь, дальше, дальше по темному пустому лесу.
— Видите, видите! — сердито крикнул Васильев. — Опять он подслушивал!
Саня не ответил, пошел в темноту.
— Дай руку, — сказал он Юле, — упадешь…
Они нашли второгодника Вахрушева в светлеющем березняке. Он ничком лежал на сухой траве и плакал взахлеб. Юля опустилась рядом с ним на колени, погладила безутешного гордого Митьку по рыжим вихрам.
— Не плачь, рыжик, терпи… Они не злые, они просто глупые еще… Это, может, пройдет…
— Как же… — не поверил он.
— «Белая лошадь — горе не мое…» — сказал Саня. — Слышишь? Повторяй: «Белая лошадь — горе не мое! Уходи, горе, за сине море, за темный лес, за светлый огонь, меня не тронь!»
— А чье? — затихнув, шепотом спросил Вахрушев Митька.
К костру они не вернулись. Саня собрал ветки и запалил маленький огонь рядом с затихшим Вахрушевым. Так они и сидели втроем. Потом пришел Кукарека, хмурый, виноватый, и молча сел рядом.
А потом во тьме зашуршали листья под ногами остальных.
…— И не проси! — мотнул головой Аристотель. — Переживают они, видите ли!.. Ишь заступник какой! Это Петухова с тобой работу провела. Думаешь, я не понимаю!..
Был вечер, Аристотель пришел в гости, они сидели за столом, и разговор, который, как всегда, начинался так: «Всё, сегодня ни слова о школе», как всегда, свернул все-таки к школе, к работе, которая и не думала кончаться по звонку с последнего урока.
— А сколько ты с ними не разговариваешь? — заинтересованно спросил Арсений Александрович.
— Две недели.
— Ого! А я-то тебе деньги плачу за то, что ты их воспитываешь… Хорошо устроился!
— Я и воспитываю… — вздохнул Аристотель. — Я ведь, Сеня, не за себя — меня-то не больно обидишь. Но Александра Сергеевича не дам! Не позволю! «Сейчас так не пишут, кому это нужно»! — припомнил он и рассердился с новой силой.
— Больно строг! — усмехнулся директор. — Они молодые, глупые. Погоди, вырастут и поймут…
— Нет, пусть они сейчас поймут! Потом-то как раз поздно будет. «В гробу я видел это чудное мгновенье в белых тапочках»! — передразнил он Шамина. — И как я его тогда не убил, не понимаю. А нынче-то к вам шел, а он стоит у подъезда. С гитарой, как всегда… Сигаретку спрятал, уважил… А глаза тоскливые, дома, видно, опять худо… Но я не подошел, выдержал характер. Кивнул ему только так, очень холодно… Соскучился я по ним, мерзавцам… Концерты по ночам часто устраивает?