Сто раз у нас с ним на эту тему были беседы. Том хотел, чтоб я признал, что я стал бандитом ради выброса адреналина в кровь. Как игрок в казино, который проигрывает и выигрывает с одинаковым азартом. А я ему говорил, что единственный наш двигатель — деньги. «Но как можно настолько любить деньги?» — спрашивал он, и я пытался ему объяснить, что мы, столпы Коза Ностры, испытываем просто страсть к деньгам, — как объяснить, что такое страсть? Идея, что наши бабки где-то копятся, что они каждый день капают и что скоро придется искать второе место, чтобы складывать все эти пачки денег, — вот она, страсть. Ладно, хорошо, иногда на них кое-что покупали, и они шли на удовольствие для семьи, но цель игры была не в том. Да и вообще никто не умел тратить глупее, чем мы. Признаю: мы любили только такие штуки, чтоб бросались в глаза. Блестит? Золотом покрыто? Надо брать. Дорого? Цена зашкаливает? Надо брать. Чем дороже, тем лучше.
Самое забавное, что нам точно так же нравилось получать даром, как и тратить. Это была вторая страсть, такая же сильная, как деньги: принимать подарки, все, что обламывалось случайно, расплату натурой, даже если вещь не нужна. Если мы облагали рэкетом типа, который поднялся на сети пиццерий, мы уходили с несколькими тысячами долларов и двумя-тремя пиццами на дорогу. То же самое у продавцов меха или ванн. Пусть в доме все захламлено всякой фигней, которую в конце концов выбросят. Том не понимал: «Неужто это стоит того, чтоб потом гнить в тюрьме? Получить пулю промеж глаз? Убивать людей? Создавать ежедневно вокруг себя драмы? Обречь ваши семьи?» У него, сыщика, это в голове не укладывалось. И я уже не пытался ему объяснить, потому что на самом деле мне иногда бывало самому это не понять.
Джои в конце концов получил свои три пули в буфет. В тот самый момент, когда дверь, которая отделяла его от бог знает какого таинственного сокровища, поддалась. Том присоединился ко мне на площади Либерасьон. Я ждал его, сидя на карусели, которая все еще кружилась.
* * *
В тот же вечер Со Лонг стал центром мира. Я снова пережил кошмар моего процесса: армада понаехавших отовсюду журналистов, которые давали слово всем: политикам, «наблюдателям», интеллектуалам, ВИПам, модным певцам, вплоть до простых людей с улицы, которых выдергивали отовсюду и которые только и ждали, чтобы высказаться. У всех у них было что сказать про мою историю, про мои показания, про мое раскаяние. Многие требовали от меня отчета. Такое было впечатление, что меня судит все человечество.
И я не слишком ошибался! Со всех сторон они так и валились на меня. Грузовики с телеоборудованием, вертолеты, частные самолеты. CNN из каждого угла. Сотни репортеров. Тысячи зевак в окружении всех сил полиции с четырех департаментов и спецотрядов, приехавшими из Парижа. Все это чтобы попытаться понять, что произошло в тот день в маленькой абсолютно никому не известной нормандской дыре.