Как поучилось, что он забыл убрать портрет? Должно быть, напрасные поиски третьего, дубовое упорство Беттендорфа изрядно выбили Чаушева из колеи.
Он спохватился, когда было уже поздно. Он сделал движение, чтобы взять фотографию, сунуть украдкой под папку. Выжидающий, цепкий взгляд Беттендорфа помешал ему. Люся осталась на месте. И Чаушев сразу же сказал себе, что и этот допрос будет впустую
Он ощущал присутствие Люси, досадовал на себя, злился на немца.
Чаще всего ему удавалось сдерживать злость, и тогда он долго, слишком долго выслушивал разглагольствования Беттендорфа, твердившего в разных вариантах одно и то же:
— Мы не есть шпионы или диверсанты, господин лейтенант. Наше дело есть гуманизмус. Ваши вещи в музеях, ваши коллекции должны совершенно погибнуть. О, можно ли допустить! Когда штурм, когда война на улице, нет времени спасать. Мы хотим спасать Эрмитаж, спасать все? — И тут Беттендорф выпятил грудь. — Спасать для человечества…
— Для человечества? — переспросил Чаушев, напрягшись от ярости.
— О, боже мой, мы не варвары! Мы европейские люди! Вы полагаете о нас неправильно…
Если бы не Люся, Чаушев, быть может, лучше владел бы собой. Без нее этот кабинет — попросту рабочее место. А сейчас у лейтенанта такое чувство, будто он впустил врага в собственный дом. И фашист сидит тут, в кресле преспокойно сидит и пророчит штурм, разорение. Черт знает что!
— Ну, хватит! — бросил Чаушев. — Я вижу, разговоры ни к чему. Пора кончать.
Беттендорф вздрогнул. Чаушев не вкладывал в свои слова конкретного смысла, он лишь дал волю негодованию, между тем как немцу, вероятно, представилось нечто весьма определенное, как дуло наведенной винтовки.
Он впервые испугался. И Чаушев, при всем своем смятении, уловил это.
— Да, пора кончать с вами, — сказал лейтенант твердо. — Притворяетесь спасителем культуры? Не выйдет? Для человечества? Как же!
Беттендорф молчал.
— Ради чего я трачу время? — продолжал Чаушев. — Имейте в виду, называйте себя как угодно, но вы бандиты, грабители, все трое. Третьего мы найдем, не беспокойтесь? А с вами покончим.
Теперь он старался использовать ситуацию Немец боится. Так пусть ему станет еще страшнее?
Однако страх на лице Беттендорфа исчез. Щеки его, покрытые серыми колючками, медленно шевелились. Он точно погрузился в размышления.
— У меня в голове, господин лейтенант, — начал он, — пронеслась идея… Вдруг сегодня, через час, через два часа, или завтра утром положение изменяется. Я не знаю, в котором часу, и вы не знаете. Но так будет, германские войска в городе. Извините меня, но вы представьте на одну минуту… И вы — на моем месте, а я… Нет, не я, перед вами германский офицер.