От постоянного напряжения Бодрость моя таяла, как весенний снег на южном склоне Фудзи (это не я столь витиевато выразился — Учитель), и непись четырежды устраивал мне перерыв с чаепитием. Ну, как устраивал — подавал отрывистую команду «Ямэ!», но сам с места двигаться и не думал — тонизирующий напиток и себе, и ему, готовить шел я. Навыку заваривания чая когда-то обучила меня Миюки, но, впервые попробовав плод моих стараний, Дракон брезгливо сплюнул в пропасть, презрительно перевернул котелок с кипятком вверх дном и сунул мне под нос два «пятиочковых» свитка «Путь чая: шаг первый» и «Путь чая: шаг второй».
– Голимое читерство! – проворчал он при этом. – Преступление перед высоким искусством Тя-но-ю[8]! Но да простит меня Небо: лакать бурду, которую мой бездарный ученик до сих пор по недомыслию именовал чаем – свыше моих скромных сил! А учить его посторонним вещам как положено, с расстановкой, чувством и толком — недосуг!
Напиток, заваренный мной после такого экспресс-курса, все же заставил Учителя недовольно скривиться, но эту чашку он выпил до дна — равно как и все последующие. Я же, помимо пары новых навыков, получил в копилочку 40 баллов Опыта — 2 раза по 5, умноженные на 4 – коэффициент Мудрости.
Осушив чашки, мы оба возвращались к прежним занятиям: Дракон – к глубокомысленному возлежанию, я — к неподатливому ката.
Повторять его мне было велено до тех пор, пока на листе выбеленного холста, прибитого Учителем к скале металлическими колышками рядом с отведенной мне для занятий площадкой, не проступит некая надпись. Какая именно, непись не уточнил. Сам он ее, якобы, прекрасно видел, но мне полотно казалось девственно чистым.
— Это от невежества, оно застилает твой взор туманной мглой, — наставительно заметил мне Дракон. -- Будь упорен, и Оеката-но-исан поможет развеять завесу!
И ведь вышло, как он и обещал! Правда, не сразу. Далеко не сразу. Ни через час, ни через два, ни через три загадочная надпись на холсте не появилась. На шестом часу тренировки сквозь расплывающиеся перед глазами алые круги (не пропадавшие до конца даже после очередной чашки живительного чая) я уже готов был вычитать на проклятом полотне все, что угодно – от таблицы умножения до зачина «Войны и мира», того самого, на французском – искренне поверив, что именно это там и записано. Лишь еще через два часа, едва ли не случайно обернувшись в сторону холста, я на миг узрел в самом его центре сияющий золотом вычурный иероглиф. Впрочем, стоило мне самую малость сосредоточить на нем внимание – соответственно, отвлекшись от наработки ката – как тот исчез, и снова проявился лишь много позже – зато в компании с несколькими братьями-закорючками. Наученный горьким опытом, я заставил себя не обращать на полотно внимания, и это оказалось верной тактикой: через некоторое время глазам моим предстало сообщение: