— Хорошо. Ещё один вопрос и мы расходимся. В каком изделии хранился образ артефакта? Это тоже был перстень?
— Нет. Это был медальон. Серебряный медальон с большим камнем. Кажется, ониксом.
За окном снова затянул заунывную дождь, отбивая ритм только ему известной песни. Наверное, дело шло к рассвету, но спать совершенно не хотелось. Ни мне, ни хозяину дома. Мы так и не решились разойтись по комнатам и сидели в гостиной каждый со своими непонятными чувствами и разлетающимися в разные стороны мыслями. Казалось, всё, произошедшее этой ночью — просто сон. Странный, дурацкий, но только сон.
Абрахам СТРАДАЛ. В самом трагичном смысле этого слова. Лежал на диване с завёрнутым в тряпочку льдом на голове и со мной не разговаривал. Грыз себя молча. Смакуя. Растягивая удовольствие. Периодически скрипел зубами так, что я поначалу поглядывала, а не скребутся ли это мыши. А то дело такое. Пока герр сидит в темнице, дом совсем запустим. Похоже, Абрахам накручивал себя со знанием дела, представляя заголовки завтрашних… точнее, уже сегодняшних газет: «Профессиональная гордость магистра Волена пала в неравной схватке со страшной силы призраком Сонеи Удачливой». Ну и что, что кроме меня никто ничего не знает. Это такие мелочи, не думаете? Сорвавшийся ритуал — феномен, который некромантский разум постичь не мог. Подумать только. Его, Абрахама Волена — и мордой в грязь. Да ещё и при свидетелях. Разубеждать и успокаивать его некромантское величество я не спешила. Просто потому, что пришлось бы рассказать ему всё от самого начала до самого конца. А я, уж простите, не могла вот так сразу непроверенными фактами сыпать. Потому старалась даже не смотреть на злого, как молоденький голодненький упырь, Абрахама.
Подозреваю, что в какой-то степени причиной его дурного настроения было то, что когда Рикар выбросил меня из Тени и снял заклятие с Волена, то я ничего лучше не придумала, как растолкать некроманта с криками: «Вставай! Нашел время дрыхнуть! Вся жизнь так мимо пройдёт!»
Шутка не удалась. Абрахам надулся. Даже то, что я всё же добралась до плиты и накормила его то ли поздним ужином, то ли ранним завтраком, не помогло. Моих кулинарных талантов хватило на яичницу с каким-то вяленым мясом. Но уж извините, что умеем. Как-то в Висельниках тирамису готовить не учили.
Моё подхалимство осталось незамеченным. Хотя не так. Оно было расценено, как проявление жалости. Лежит теперь, заедает яичницу своими нервами.
Хотя, скажу вам, то, что он не говорил со мной, мне было даже на руку. Не пришлось выдумывать страшно не похожих на правду историй того, что случилось. А просто прикидываться дурочкой — гордость не позволяла. Зато, с другой стороны, эта гнетущая тишина позволяла сидеть и щедро поливать рассуждениями прорастающие зёрна сомнений. Культивировать и взращивать слабенькое, но настойчиво зудящее чувство, что где-то меня надули.