У конторы, разбрызгивая грязь, затормозил райисполкомовский «газик». Из кабины медленно вылез невысокий толстый человек в темно-синем плаще и такого же цвета шляпе. В руках он держал большой пухлый портфель.
— Ведерников, смотри! — испуганно вскрикнула Терехова и, по-дружески толкнув в бок Кондрата, ободрила: — Не трусь! Все хорошо будет!
— Я же не вор! Делал, как лучше, — отозвался Кондрат.
Прокурор медленно поднялся по приступкам на крыльцо. Левым плечом толкнул дверь в сенцы и так же неторопливо зашел в контору.
— Вы Земнов? — спросил он от порога.
— Так точно! — почему-то по-военному отчеканил Кондрат.
— Отлично. Сейчас и займемся.
От слова «займемся» у Кондрата засосало под ложечкой.
Ведерников положил на стул свой объемистый портфель и, быстрым взглядом окинув комнату, обратился к Тереховой:
— Вы бы пока погуляли. При нашем разговоре свидетели не обязательны.
Терехова обиженно повела плечами, вышла.
Прокурор щелкнул замками портфеля, вытащил несколько листков чистой бумаги, подал Кондрату.
— Начнем с объяснения. Порядок требует. Только не растягивайте.
Кондрат сел за стол, спросил:
— На сколько мне предъявляется иск?
Губы Ведерникова едва заметно дрогнули в улыбке. Он порылся в портфеле, заглянул в тетрадь и отчетливо проговорил:
— Триста семьдесят пять рублей.
— Это неверно, — возразил Кондрат.
— Что, меньше?
— Нет, больше. Семена были гибридные, стоимостью по семнадцать рублей за центнер. Стало быть, с меня за двадцать пять центнеров полагается четыреста двадцать пять рублей. Да за доставку семнадцать. Всего четыреста сорок два.
Прокурор поднял голову. И только теперь Кондрат рассмотрел его лицо. Оно было круглым, одутловатым. Серые глаза с прищуром, казалось, в кого-то целились.
— Что за охота брать на себя лишнее?
— Обманывать не хочу. Принимаю, как есть.
Ведерников устало потер пальцами переносицу, сказал:
— Ну ладно, пишите, как находите нужным. Вижу, смелый вы человек.
— В разведку трусов не берут. А я всю войну, как медный котелок, проболтался в ней.
— Разведчик, говорите? Коллеги мы, значит. — Прокурор снял шляпу и, качая обнаженной головой, словно не о себе, а о ком-то, продолжал: — Трудная наша с вами была должность. И сейчас порой снится: ночь, вокруг немцы, вверху то и дело вспыхивают «лампочки», а ты жмешься к земле, все ползешь и ползешь.