«Живет одним днем», — подосадовал Кондрат и машинально сунул руку в карман, чтобы взять табак и спички, но так и не закурил.
— Как ни брыкалась, а сломалась! — победно произнес Лавруха и, уложив сломанную ветлу между двумя ивами, предложил: — Садись, Романыч, рядком, потолкуем ладком.
Настроение Кондрата окончательно испортилось. Он не отрывал взгляда от реки.
— Что там увидел? — полюбопытствовал Бадейкин.
— За рыбкой все слежу… Все-таки зря дерево сгубил. Его же сажали…
— О-о-о, ты вот о чем!.. Чудак, человеческую жизнь ломают и то не плачут, будто так и надо. Брось, Романыч, давай лучше подымим.
Не спеша, чуть подрагивающими пальцами Бадейкин поправил цигарку. По его лицу промелькнула задумчивая улыбка.
— Ты какой-то чудной. Ветлу пожалел, а сам на льдину бросился. Да из-за кого, из-за Цыплаковых чуть шею не свернул!
— Я детей спасал, — угрюмо отозвался Кондрат. Он следил, как течением уносило какие-то темные предметы. Хотелось скорее уйти, только бы не видеть этого человека.
— Детей, говоришь. Пусть будет по-твоему. А это дерево… Хватит их на наш век… — развивал свою мысль Лавруха. — Была бы спина, дубинка всегда найдется. Ох, люди, люди, до чего же трудно с вами. Всяк в свою сторону гнет. Потому и руководить трудно.
— Чем же, по-твоему, плохи люди? — спросил Кондрат, скосив на Лавруху глаза. — Я не замечал.
— Не каждому такое дается. У меня, брат, глаз вострый. С одного маху узнаю сову по полету. Присмотрись, как они работают — через пень колоду. А коснется получать на трудодень, то давай побольше.
— Рыба гниет с головы, — глухо вставил Кондрат.
— На что намекаешь?
— На что намекаю, на то и намекаю!..
Бадейкин наклонился, нажал пальцами на носок сапога.
— Каши просит. Протоптал, по общественным делам бегая. Опять выкладывай рублик, а то и полтора. А трудодней за такое — фигу. Выкручивайся как знаешь!
— Хватит лазаря петь!.. — не выдержал Кондрат. — Нудный ты человек: народ плох, руководить трудно, плати ему за сапоги. Как только живешь?..
— Я что, я говорю правду. А ты…
Из деревни плыла песня. В голосе Кондрат угадывал тоску одинокой женщины. Вряд ли кроме него кто еще мог это понять… Покинул ее дорогой залетка и не едет, не подает весточки.
У Кондрата заныло под ложечкой. Он поспешно достал кисет, закурил. Но и это не помогло.
— Тоскует баба, — хихикнул Лавруха. — Ей бы хорошего мужичка. Было бы дело. С самой финской живет одна, как Тимоху убили. Натерпелась.
Кондрат угрюмо молчал.
— Ох, он и лупил ее! Небось и сейчас кости чуют, — не унимался Бадейкин. — Видать, не зря. Мужик был правильный, баловаться не давал. Да и от кулаков баба ласковее становится.