Эндрю тридцать три года, мне тридцать. В определенной степени мы обладаем особым демографическим опытом. Наши школьные друзья в основном принадлежат к высшему среднему классу и отличаются консерватизмом. Такие люди женятся по часам, устраивают большие традиционные свадьбы. Мы оба учились в Университете Вирджинии, где люди склонны уважать традиции. Кроме того, мы не всегда присутствовали на всех этих свадьбах. Мы привыкли делить уик-энды, чтобы побывать на двух свадьбах одновременно: мы упаковывали свои вечерние наряды, ехали в аэропорт и прощались в терминале, расходясь на разные рейсы. Мы вместе пропустили десяток свадеб – иногда, чтобы сэкономить деньги, которые предстояло потратить на других свадьбах, поскольку около пяти лет кто-то из нас или мы оба могли рассчитывать лишь на аспирантский бюджет, а до мест церемоний всегда приходилось добираться самолетом.
Но мы любим наших друзей. Нам почти всегда нравятся те, кого они выбрали в спутники жизни. Как и другим свадебным циникам (а к ним можно причислить большинство женатых людей, с удовольствием сплетничающих о прелестях семейной жизни на чужом торжестве), нам с Эндрю нравятся все свадьбы, на которых мы оказываемся: можно выпить, поплакать, погрузиться в чужое счастье, танцевать вместе с родителями жениха. И мы делали это снова, и снова, и снова. Бронировали отели, арендовали машины, подписывали чеки, рылись в каталогах магазинов, забирали вечерние рубашки из химчистки, просыпались на рассвете, чтобы успеть в аэропорт. В какой-то момент все свадьбы слились в одну большую церемонию, но таблица помогла нам хоть немного сориентироваться. В Чарльстоне по пышному саду разгуливал павлин, а роса намочила мне подол взятого напрокат платья. В Хьюстоне банкетный зал вздрогнул при первых звуках Big Tymers. На Манхэттене мы вечером вышли на широкий балкон с видом на Центральный парк. Все были в элегантных вечерних костюмах. Под нами мерцали огни большого города. В вирджинской глубинке невеста шла к алтарю в высоких резиновых сапогах, потому что темные тучи были готовы пролиться дождем. В глубинке Мэриленда жених приехал на церемонию на белом коне, а над золотым полем разносились звуки индийской музыки. В Остине молодожены склонились под аркой из роз, и им на головы водрузили армянские венцы. В Новом Орлеане перед свадебной процессией с зонтиками и трубами ехала полицейская машина с мигалкой, расчищая дорогу.
Мне легко понять, почему человек хочет жениться. Но, как мне вечно напоминают эти свадьбы, понимание не всегда является взаимным. Меня постоянно спрашивают, когда мы с Эндрю поженимся, и я задумчиво отвечаю, что не знаю. Может быть, никогда. Я ленива, я не ношу украшений. Я люблю свадьбы, но не хочу устраивать собственную. Я всегда пытаюсь сменить тему, но мне никогда не удается. Меня тут же начинают допрашивать, допытываться, что я скрываю. Им кажется, что я – одна из тех девушек, которые годами твердят о том, что это не для них, но мгновенно меняют свои взгляды, как только на горизонте показывается тот, кто может сделать предложение. У нас часто завязываются довольно жаркие споры, словно я представляю некую проблему, которую нужно решить. Людям кажется, что на мне висит табличка с надписью «Переубедите меня». Им кажется, что склонить человека к обручению – это такой же гражданский долг, как и убедить кого-то проголосовать.